Петр Гладилин - Платоническое сотрясение мозга

— Ты едва не проткнул меня насквозь.

— Не выдумывай.

— Я почувствовала, как он выходит с обратной стороны.

— С обратной стороны земли? — сказал я.

— Он у тебя какой-то потусторонний.

Вдруг моего слуха коснулся чей-то смех. Смеялись близко.

— Что это? — спросила Саша.

— Не обращай внимания.

— Мне страшно.

— Ничего не бойся, я с тобой.

— Кажется, мы здесь не одни.

— Не выдумывай, — сказал я, — смотри, снег идет.

— А тебе не кажется, что он какой-то странный, ненастоящий.

— Что ты сказала?

— И фонарь подозрительный, как нарисованный.

Я встал, подошел к окну, открыл раму и взял немного снега с подоконника. Это был поролоновый, искусственный снег.

— Да, ты права, милая, — сказал я, — все вокруг ненастоящее. И этот город, и этот снег, и эта планета — все сделано на скорую руку из папье-маше и покрашено сверху гуашью. Это дешевая декорация, на фоне которой сделают моментальный снимок под названием «Наша жизнь», а после этот снимок потеряется среди миллиардов точно таких же. Посмотри, и луна вырезана из старого картона.

— Я хочу петь, — сказала Мессалина, забралась нагишом на стул и запела. Я застыл, словно ящерица, я окаменел. Я превратился в слух. Мое сердце остановилось. Вселенная распалась, человечество сгинуло, звезды превратились в пыль, осталась только незатейливая мелодия и мое сердце. Я не дышал. Я стал воздухом на ее губах.

Скоро песенки не стало. Последний куплет оказался каплей животворящей влаги, упавшей на раскаленную сковородку. Песенка испарилась. Вдруг откуда-то выплеснулось море аплодисментов. Они гремели, как океанский прибой, и не затихали ни на мгновение.

— Тебе аплодируют.

— Кто?

— Не знаю.

— Куда ты меня привел?

— Минутку, — сказал я и нажал на выключатель. Высоко под потолком вспыхнула огромная многотонная хрустальная люстра. Стало светло, как днем. И оказалось, что нагла кровать стоит в самом центре сцены Московского художественного театра. Зал был битком. Зрители в партере поднимались один за другим и аплодировали. Не говоря друг другу ни слова, мы схватили одежду и бросились за кулисы.

Я оглянулся. Лепестки роз парили в воздухе, как тополиный пух в первые дни лета.

Через служебный вход мы выскочили в Камергерский переулок. Здесь мне в глаза бросилась огромная, в полнеба афиша, наклеенная на стену, на которой было начертано: «Колосс и Даная».

Сценическое действие в трех актах.

Я сорвал плакат, но несколько букв от моего имени остались на стене. У меня изо рта шел пар.

— Я возьму это. На память о твоем успехе.

— Я стану актрисой, великой актрисой, вот увидишь. Я не о таком успехе мечтаю!

— Другого у тебя никогда не будет.

— Откуда тебе известно?

— Для того чтобы стать актрисой, нужно иметь призвание.

— Откуда тебе известно, что у меня нет призвания?

По дороге домой, когда мы ехали в такси, я увидел огромную ржавую бочку, в которой полыхал огонь, и сделал великое открытие.

— Теперь я знаю, как варвары сожгли Рим, — сказал я Мессалине.

— Как?

— Они запустили его в космос! Некоторое время он двигался по орбите вокруг Земли. Вообрази себе трибуны Колизея, дома, улицы, площади, двигающиеся в кромешной тьме в безвоздушном пространстве. Потом город стал терять инерцию и падать! Рим сгорел, преодолевая плотные слои атмосферы. Он сгорел от трения о воздух. Метеориты — это обломки древнего города. Тунгусский метеорит — последний из них.

Мессалина принесла мне в кабинет чашку чаю и только вышла из комнаты, раздался телефонный звонок. Звонила экс-королева Мария-Антуанетта. Она с радостью сообщила, что пала Берлинская стена. Я включил телевизор и увидел, как толпы диких германцев с песнями разбирают каменную кладку.

— Посмотри на этих варваров, — сказала Мария.

— Что они делают? — спросил я и отпил маленький глоточек черной ароматной жижи.

— Они ломают перегородку между двумя государствами. Было две Германии — будет одна.

— А Великая Китайская стена устояла? — спросил я.

— Устояла.

Еще раз вошла Саша.

— С кем ты разговариваешь? — спросила она.

— Одна моя старинная подруга.

— А у вас что... был роман?

— Никогда!

— Скажи честно, вы с ней целовались?

— Никогда! Мы не могли целоваться, a priori [1] A priori — независимо от опыта (лат.). , — прошептал я, зажав клапан телефонной трубки ладонью.

— Почему?

— У нее нет головы.

— Как это нет?

— Отрубили, — сказал я.