Петр Гладилин - Платоническое сотрясение мозга

— Почему?

— Мы не созданы друг для друга!

— Почему?

— Я чувствую.

— Ошибаешься. Когда увидела тебя в первый раз, мне внутренний голос сказал: «С этим человеком ты будешь неразлучна до самой смерти».

— А мой внутренний голос сказал: «Ты проведешь с ней прекрасную ночь, ну, может быть, неделю-другую и расстанешься навсегда».

— Мой внутренний голос не лжет.

— Он ошибся. Единственное исключение из правила.

— Хорошо, я уйду, пройдет, может быть, немало лет, но рано или поздно ты поймешь, что он не солгал и не ошибся. Я верю в то, что рано или поздно мы так же случайно встретимся, мы еще будем счастливы.

— Вполне возможно, когда-нибудь, но не теперь и не здесь!

— Я готова уйти прямо сейчас!

— Прекрасно.

— Я ухожу от тебя.

— Уходи, — сказал я.

— Ты не понимаешь ужаса происходящего.

— Согласен, не понимаю.

Она оделась очень быстро, застегнула пальто на все пуговицы. Когда мы стояли на пороге, я сказал:

— Поцелуемся на прощание.

Саша подставила щеку. Я поцеловал ее. Это была трагическая ошибка. Только я коснулся ее щеки губами, как мы упали, словно подкошенные, и покатились, закрывая друг от друга тельце Амура, парящего над нами. Толстый розовый мальчик порхал над нами, словно колибри над гроздью пионов. Он был счастлив, он забыл про лук и стрелы, он хохотал, как будто кто-то невидимый щекотал его под мышками. Он заливался влажным и веселым смехом и пускал изо рта слюни. Мы, катающиеся по полу, мы, ревущие и исторгающие друг из друга фонтаны, облака и радуги, ему очень понравились.

Наконец из моих недр с грохотом вылетело пламя, моя очаровательная белошвейка крикнула что-то бессвязное, упала лицом в цветы и заснула.

Я лежал и смотрел в потолок. Ветер разогнал над моей головой бетонные плиты, и я увидел звезды. Я захотел оказаться одновременно во всех точках пространства. Боже, какая драма: мир не укладывается в мои представления о нем. Хочется, как хочется, черт побери, как хочется иногда объять необъятное, воплотиться в каждую живую душу и прожить миллиарды жизней — счастливых и несчастливых. Хочется быть бессмертным, все-таки хочется!

Я оставил ее лежать бездыханной на полу в прихожей, накрыл пледом, оделся потеплее, вышел на Тверскую, прошелся пешком к Арбату, купил билет и оказался в фойе кинотеатра «Художественный». Прозвенел звонок, зрители вошли в зал.

Нас было всего-то человек восемь или десять: два пенсионера, несколько подростков и очень забавная парочка — толстая девушка и человек лет сорока пяти в фетровой шляпе (это в такой-то лютый мороз!). Этот человек мне сразу понравился, еще тогда, когда я мельком увидел его в фойе. Что-то было в нем от прошлой, несбывшейся романтической эпохи. Как только пошли титры, он надел на нос очки, подвязанные на веревочке, снял свою шляпу, как видно, отдавая дань уважения создателям фильма... и его голова засверкала всеми гранями, словно огромный бриллиант.

В зале было холодно и сыро, по ногам тянул ледяной воздух. В первые пять минут фильм превзошел все мои ожидания. Однако радость оказалась преждевременной: вскоре мне стало смертельно скучно. Я надеялся на чудо и терпеливо ждал, когда же наконец начнется что-то настоящее, но, увы, мое терпение лопнуло, я встал, миновал спящего контролера, вышел на улицу, застегнулся на все пуговицы и отправился куда глаза глядят. Я двигался мимо сияющих витрин и неоновых вывесок и старался не думать о Мессалине, я чувствовал, как человека во мне становилось все меньше и меньше. Я медленно превращался в равномерное, ритмичное, поступательное движение вперед и по прямой. Я шел таким образом очень долго, до тех пор, пока не ударился всем своим телом об огромное, говорящее, живое лицо. Это была пожилая серебристая дама, мать моего товарища.

— Здравствуйте, Галина Константиновна.

— Как хорошо, что я тебя встретила, ты пойдешь со мной. Игорь очень обрадуется, когда тебя увидит.

— В другой раз, я тороплюсь.

— Он молчит днями напролет. Меня это пугает. Поговори с ним, умоляю тебя!

— Не могу, опаздываю, — солгал я, сделал неприступное лицо и напустил холоду, так что зимний вечер стал еще более морозным, и вежливо попрощался.

Однако не тут-то было! Материнский инстинкт возобладал в этой прекрасной женщине. Ради своего сына она готова была на подвиг, на низость, на безумие. Только я обернулся, чтобы идти прочь, как она ударила хвостом по воде и проглотила меня, словно кит Иону. Я оказался в ее бездонной утробе, во тьме, в такой ничтожности, которая не снилась даже бодхисатве, когда он случайно уснул во время медитации. Мне ничего не оставалось, как стать на ноги и продолжить размеренное движение вперед. Я вытянул вперед свои беспомощные, слепые руки и пошел.