Герман Дробиз - Мальчик

— Ай-яй-яй-яй-яй… — произнес он с сильным огорчением, как если бы речь шла о чьей-то оплошности, на первый взгляд, пустяковой, а на самом деле чреватой неприятнейшими последствиями и, главное, непоправимой.

— Ай-яй-яй… — повторил он тяжелым голосом вконец расстроенного человека и повернул газетный лоскут так, чтобы он стал виден всем сидевшим за столом.

Все посмотрели, и мальчик тоже. Лоскут заключал в себе первые слова длинного заголовка, две колонки текста и часть большого фотопортрета. Ножницы прошли косо, через подбородок, губы, усы, крупный нос, густую бровь, лоб и аккуратную, зачесанную назад и набок прическу.

Это был портрет вождя.

— М-да… — гость приподнял очки, большим и указательным пальцем потер переносицу и выдавил из уголков глаз невидимые слезинки. — Кто же у нас такой… смелый?

Он неторопливо пошел вдоль стола, возле каждого из сидевших наклонялся, брал его ножницы, задумчиво раздвигал и сдвигал их лезвия, прислушивался к их клацанию. Казалось, он серьезно вознамерился найти те ножницы, которыми было совершено преступление. А что это — преступление, и тяжелое, стало теперь совершенно ясно, и, глядя на суровое и горькое выражение, с каким гость изучал ножницы, приходилось расставаться с какими-либо сомнениями на этот счет.

Отец подошел и осторожно, благоговейно взял из рук гостя газетный лист.

— Можно склеить, — неуверенно предположил он. — Надо только найти другую половину.

Мальчик, сестра и обе подружки, как по команде, вскочили на ноги и начали обшаривать стол, роясь в ворохах бумаги. На минуту всем показалось, что если найти и склеить, все будет исправлено и забыто. Недостающий кусок обнаружил мальчик на одной из масок. Оторвать его целым и невредимым не представлялось возможным.

— Неосторожно получилось, — сказал отец, явно желая приуменьшить значимость содеянного, что и было сразу же замечено гостем.

— Не то слово, — поправил он и все тем же тяжелым голосом напомнил, какое сейчас время («Время-то сейчас какое, сам знаешь») и какое этому может быть предано значение.

Далее он с огорчением отметил, что дети укрывают виновного и это усугубляет. Если факт станет известен, последствия могут быть самыми печальными. Это та самая ситуация, в которой при всем желании верный друг не сможет встать на защиту и помочь оправдаться, потому что оправдания на этот счет не принимаются.

— Да бог с вами! — всплеснула руками бабушка. — Ведь дети. Идемте лучше, пирог стынет.

Со своего места мальчик заметил, что мама у себя во второй комнате сложила книгу и напряженно прислушивается к разговору: видимо, его начало она пропустила.

Отец неловко улыбался и переминался с ноги на ногу, как провинившийся школьник:

— Надеюсь, все это останется между нами, а детям я объясню. Да они и сами поняли.

Гость подтвердил, что, разумеется, останется «между нами», но… Если представить, что когда-нибудь это выплывет. Как выплывет? Как все выплывает рано или поздно. Неважно как. В каком тогда свете предстанет он, их сегодняшний гость и нечаянный свидетель? Кем он будет выглядеть? Укрывателем. Человеком, скрывшим серьезную политическую ошибку.

Мальчик изумленно смотрел на гостя. Вот как повернулось! Получалось, самые опасные последствия грозили не тем, кто это сделал, — они все-таки дети, и даже не отцу, а ему, свидетелю преступления! Отец еще пытался обратить разговор в менее драматический, он прямо-таки за рукав потащил гостя к столу. Гость присел на краешек табурета, поднял рюмку.

— Ну, дай бог… или не дай бог… — загадочно пожелал он, выпил, поблагодарил бабушку за ужин и пошел одеваться. Отец вознамерился проводить его, гость отказывался, и это длилось, пока из второй комнаты не донесся резкий голос мамы, звавшей отца. Он пошел туда, мальчику видно было, как он склонился над кроватью и мама что-то зашептала ему, пристукивая кулаком по захлопнутой книге.

— Ну, ребята… С Новым годом! — сказал гость и вышел.

Мама и отец заспорили громче.

— И не унижайся, тем более понапрасну!

— Да ничего он не скажет.

— Не захочет — не скажет, а захочет — скажет. Ты же видишь, какой он…

— Ну, вижу, вижу! — в раздражении отец перешел на полный голос, не замечая этого. — С ним никто, понимаешь, никто… С ним в прошлом году Копалин пробовал… Где сейчас Копалин?. А ты хочешь, чтобы я один был героем? А ты знаешь, что ему про Володю известно? Да-да, он и сегодня в тосте намекал. Вот так…

Он вышел от мамы возбужденный, с красными пятнами на лице и, не догадываясь, что его здесь слышали, устроил голосу натужную веселость: