Валерий Хайрюзов - Приют для списанных пилотов [Повести и рассказы]

Депутаты потянулись к выходу. Думали, на этом поставлена точка.

Автомат был еще горяч, дульный ствол жег шею, в тупой его твердости угадывалась раскаленная до озноба вечность. Торопливые руки омоновца шарили по телу, рвали, выворачивали карманы.

«Ищут оружие», — мелькнула вялая и никому не нужная мысль.

Еще несколько секунд назад мне казалось, что самое страшное позади. Перебежав открытую, простреливаемую насквозь улицу и очутившись в полутемном московском дворе, я хотел было облегченно вздохнуть, но короткий, из-за дерева, удар прикладом уложил меня на асфальт.

«В рожке кончились патроны, — догадался я, — топтать будет». И, словно в подтверждение, я получил тяжелым ботинком в бок. Вместе с выкриком изо рта вылетели обломки зуба, в голове мелькнуло: «Сейчас добьет». Но тут близко, откуда-то с крыши дома, раздался выстрел, и едко пахнувшие гуталином ботинки омоновца вдруг забухали в сторону.

Я вскочил на ноги, рванул за угол дома и чуть не напоролся на группу похожих на «марсиан» людей в серой пятнистой форме. Они укрылись за стенкой выложенного из кирпича детского городка и стреляли куда-то вдоль дома.

Я понял: еще секунда, — меня заметят, и на этот раз патроны на меня найдутся. Слева у стены я на бегу поймал глазом наполовину закрытую решеткой подвальную яму с темным запыленным окном. Упав на четвереньки, протиснулся под решетку, подошвой выбил стекло. Сверху застучали пули, с фасада в яму посыпалась штукатурка.

«Заметили! — мелькнуло в голове. — Услышали звон разбитого стекла».

Я торопливо свесил ноги в холодную темноту окна. Ноги не доставали пола, в пальцы врезалось стекло. Ища опору, я торопливо шарил по стене туфлями. Но, услышав наверху топот, разжал пальцы и полетел вниз.

Темнота ударила чем-то сбоку и отбросила в сторону. Опрокидывая хлам, я упал на пол. Окно озарилось сверкающими вспышками, кто-то из омоновцев провел профилактику подвала. Огоньки выстрелов осветили бочку, письменный стол, пару стульев, старые картонные коробки и прочий отслуживший свой век бытовой мусор.

Стрельба и шум наверху стихли, но уже через минуту мелким ознобом заходил бетонный пол, донесся лязг танковых гусениц, и топот солдатских ботинок отдалился куда-то в сторону.

«Вроде бы цел. Пронесло», — подумал я, пошевелив ногами, и отполз в темноту подальше от окна. Наткнувшись на стену, стал осторожно ощупывать. Но уже через минуту понял: выхода нет. Ведущая в подвальное помещение дверь была заперта.

«Влип! — пронеслось в голове. — В окно нельзя, начнешь выбивать дверь — прибегут и пристрелят. В этой конуре можно пролежать долго. Надо сидеть здесь, чему быть, того не миновать».

Стараясь не шуметь, я протиснулся в угол между стенкой и столом, прикрыл себя попавшей под руку коробкой и затих. Напряжение последних дней дало о себе знать, через пару минут я задремал.

Разбудил меня шорох. Я пошарил в карманах и вдруг обнаружил: пропали диктофон и деньги, но коробок спичек оказался цел. Омоновец не успел выгрести его. Целы оказались и письма, которые перед выходом я положил в нагрудный карман.

«Слава Богу, хоть это осталось», — подумал я. Нет, я не огорчился и не удивился тому, что вытащили деньги. Поразила быстрота, с какой все было проделано, — сразу видно, профессионал. «Это надо же, так насобачился», — без особой злости заключил я и зажег сразу две спички. В углу промелькнула серая тень. «Крысы, — догадался я, — соседями оказались». Я поднялся и стал пробираться к окну. В оконном проеме и на металлической решетке плясали отблески большого пожара: это догорал Белый дом. До самой последней минуты, пока не вышли из здания, люди и не подозревали, что верхние этажи горят, разрывы танковых снарядов сотрясали дом, и многие опасались одного: выдержат ли перекрытия.

Раньше, приезжая в Москву, я всегда любовался этим зданием. Оно казалось мне белоснежным кораблем, который приплыл по Москве-реке и на секунду пристал к бетонной набережной. И вот этот корабль на виду у всего мира расстреляли, и он горит. Почему-то вспомнились слова Руцкого, сказанные на одной из пресс-конференций, о том, что Борис Николаевич закончил факультет не по строительству, а по разрушению зданий. Что ж, верно сказал: ломать — не строить.

Я пододвинул к окну бочку с намерением выбраться наружу, но тут за окном вновь раздались выстрелы.

— Не стреляйте, это ОМОН, — раздался охрипший голос. — Давайте на соседнюю улицу. Там из люка вылезла группа. Четвертый, четвертый, перехвати.