Валерий Хайрюзов - Приют для списанных пилотов [Повести и рассказы]

— Не надо накалять обстановку! — багровея коротко стриженным мясистым затылком, буркнул он. — У нас каждый день убивают. Ну, что из этого. Лучше давайте поздравим Бориса Николаевича с вчерашним выступлением по телевизору. Спокойное, правильное выступление.

Подумаешь, убили русского офицера. Вскоре будут убивать десятками, и никто, кроме самых близких, не будет их оплакивать.

На сессии я сидел рядом с Владимиром Селезневым. Этот лысоватый полковник обронил как-то: «Нельзя давать власть военным, уж если они до чего дорвутся, — не упустят. Если надо, сформируют эскадроны рейнджеров, чтобы грабить и убивать. Сегодня в армии правят трусость и корысть». И вскоре подтвердил это на собственном примере, в августе девяносто первого перепрыгнув в другую лодку. Через неделю, когда уже все было решено, я встретил полковника возле депутатского дома. Тот с выпученными глазами бежал к машине.

— Товарищ полковник, вы куда?

— Путч продолжается, — выдохнул из себя Селезнев. — Парашютисты хотят освободить гэкачепистов. — И, поймав мой взгляд, прищурился: — А ты чего такой спокойный? Тебе пора определяться, с кем ты. Смотри, будет поздно.

Через месяц полковник уже ездил на примерку генеральского мундира.

— Как же тебе это удалось? — спрашивали депутаты.

— А что, я зря по Белому дому с автоматом бегал? — нисколько не смущаясь, отвечал он.

Вскоре он был назначен представителем президента в Челябинск.

В это теплое утро на улицы Москвы выползло вскормленное собственной же плотью бронированное чудовище. Спасаясь от выстрелов, люди разбегались по дворам и переулкам, прыгали через стену Московского зоопарка прямо на клетки с тиграми. В этот день звери были безопаснее людей в камуфляжной форме.

Не давая ударить по «Белому дому» с тыльной стороны, возле метро «Баррикадная» перегородили улицу, легли на брусчатку под гусеницы БМП рабочие. Рядом с ними были их дети, студенты и школьники, — занятия в институтах и школах в этот день были отменены.

Несмотря на бешеный обстрел, Дом держался не пятнадцать минут, как накануне грозились омоновцы, а почти сутки. Отец Алексей Злобин в своей церквушке, которая была открыта в Белом доме третьего октября, под грохот танковых пушек окрестил Тамару Пономареву и Светлану Горячеву — они считали, что перед смертью.

Основная часть депутатов собралась в самом центре здания, куда не залетали снаряды, — в палате Совета Национальностей. Зажгли свечи, сидели тесно, прижавшись к друг другу. Когда пришел на переговоры Кирсан Илюмжинов, стали передавать записки своим родным и близким. Пробовали петь хором:

Но настроение было не песенное. По коридору то и дело проносили раненых. На первом этаже им уже не хватало места.

Пробираясь по полутемным коридорам, депутат Сорокин натолкнулся на сидевшего в луже крови худенького паренька, которого, как выяснилось, принесли с площади.

— Ты кто? — спросил Сорокин.

Паренек открыл глаза и, едва разжимая запекшиеся губы, с расстановкой проговорил:

— Я делегат комсомола. Меня дяденька милиционер застрелил.

— Сволочи, детей-то за что? — сказала, склонившись над ним, женщина. — Господи, кого вырастили!

После обеда в палате Совета Национальностей появился офицер из «Альфы». В бронежилете, но без каски. Его сопровождали два «марсианина», вооруженные с головы до ног.

— Мы брали дворец Амина! — сказал «парламентер», поднявшись на трибуну. — Мы брали Вильнюсскую башню. И в том и в другом случае нас потом подставили!

— Вас и здесь подставят! — крикнул Николай Павлов.

— Может быть. Но мы не хотим вашей смерти!

Депутаты зашумели. Они были готовы выйти из Белого дома при условии гарантированной безопасности всем без исключения. Такие гарантии были обещаны.

В это время трясущимися руками Руцкой в свое оправдание будет показывать журналистам автомат с заводской смазкой: дескать, смотрите, я из него не сделал ни одного выстрела, и просить их, чтобы его укрыли в каком-нибудь посольстве. В зал к депутатам пришел Хасбулатов, сказал свое последнее слово, спокойно и сдержанно попросил прощения.

— Многие не понимают, что в эти дни он был более русским, чем многие русские. Таким в России тяжелее всего. Жаль, что он не остановил Руцкого, — тихо обронил западный журналист.

«Союзный парламент сдали, я депутатов сдавать не стану», — сказал в марте Хасбулатов, когда ему, видимо, была предложена почетная отставка. Что ж, он был до конца с теми депутатами, кто голосовал за него и кто против. Сергей Бабурин, в темноте освещая текст фонариком, зачитал последний, самый трагический документ. «Обращение к гражданам России десятого чрезвычайного съезда народных депутатов. Мы, народные депутаты России, подчиняясь грубой силе, уходим с гордо поднятой головой», — говорилось в нем.