Иэн Бэнкс - «Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

— Прекрасно понимаю, — ответил Олбан. — Кажется, что все тобой помыкают.

— Вот именно, — кивнул Блейк и отхлебнул виски.

— Но иногда можно и отключить, — напомнил Олбан.

— Так-то оно так, — сказал Блейк. — Но тогда начинаешь беспокоиться, не пропустил ли что-то важное. — Он покосился на мобильник. — Пропади она пропадом, эта чертова штука.

Его взгляд устремился вдаль, на окутанный дымкой город. Тонкие черточки, которые при внимательном рассмотрении оказывались воздушными лайнерами, скользили по небу в сторону аэропорта, ныне удаленного от центра.

— Тебе сейчас сколько — тридцатник?

— Почти, — ответил Олбан.

Помолчав, Блейк сказал:

— А случалось ли тебе задуматься: к чему все это? — Он посмотрел на Олбана, который в ответ глянул на него, усомнившись поначалу, что Блейк говорит серьезно. — К чему суетиться? — Лицо его приняло скорбное выражение. Он опять посмотрел вдаль. — Наверно, к старости становлюсь брюзгой. Не помню, чтобы я в молодые годы задавался такими вопросами. Похоже, это подкралось незаметно, как и сердечная недостаточность. Тебя не посещают такие мысли?

— Какие именно: насчет бессмысленности бытия?

— Можно и так сказать.

— Крайне редко. В юности бывало. Студенты любят порассуждать на такие темы.

— Значит, я один такой, — угрюмо сказал Блейк и выпил еще.

— Вовсе нет, Блейк. У многих бывает такое ощущение, по крайней мере временами. Мне кажется, по этой причине так много народа обращается к религии.

Блейк кивнул:

— Я ведь опять стал молиться, подумать только! На самом-то деле просто разговариваю сам с собой. — Он покачал головой. — Глупо, в сущности. — Он взглянул на Олбана. — Мне казалось, к данному моменту я уже определил свои позиции. А выходит, что обманулся и вынужден снова обдумывать вещи, которые, как ты говоришь, можно было оставить за спиной в юном возрасте. — Он разглядывал стакан на свет. — Сдается мне, я похож на большинство: прожил жизнь, ожидая, когда она начнется, понимаешь? Как будто ждал разрешения от родителей, от Бога, от вожаков-сверстников или незнамо от кого, — чтобы наконец принять ответственность за свои поступки, за собственную жизнь. А разрешение не дается сверху, и постепенно — ну, постепенно для меня, за других не стану говорить: возможно, к ним приходят какие-то внезапные откровения, или озарения, или что там еще, — постепенно начинаешь понимать, что ничего другого не будет: прожил как прожил — оступаясь, или твердо шагая по жизни, или порхая по ней половину отведенного времени, — но это все, что у тебя есть, иного не дано. Из-за этого я чувствую себя обманутым. Иногда мне кажется, что я обманул сам себя, хотя и не понимаю, в какой момент мог бы пойти другим путем. Меня преследует мучительное желание сесть в машину времени, вернуться в прошлое и предостеречь себя молодого или по крайней мере кое-что посоветовать, но при этом я знаю, что он — то бишь я — вообще не понял бы, о чем толкует возвращенец из будущего. Решил бы, что это какой-то чокнутый свалился как снег на голову. Не стал бы его слушать. Не стал бы слушать себя.

— Блейк, — сказал Олбан, стараясь не показывать, что это просто смешно, — ты рассуждаешь как неудачник. А у меня создалось впечатление, что ты многого добился.

— О, — отмахнулся Блейк и пригладил свои седые волосы — он, похоже, решил их отращивать. — Я действительно многого добился, грех жаловаться. Хотя имей в виду, ха-ха, что коммунисты могут в один миг все это отнять. Ну, не все, конечно, но большую часть моей собственности, которая сосредоточена здесь, в Гонконге. Здание или земельный участок не переведешь на офшорный счет. Но… Послушай, я тебе еще не надоел, а?

— Конечно, нет, — сказал Олбан.

Строго говоря, он покривил душой. Его уже начала утомлять запоздалая мрачная философия Блейка. У этого типа многомиллионное состояние, а он ищет поводы для меланхолии. В таких вопросах Олбан был строг: конечно, если ты богат, это еще не значит, что ты застрахован от всех неприятностей, но хотя бы не жалуйся, имей совесть. Ну да ладно. Проведать Блейка все равно было нелишне. Ему это казалось добрым делом — и тогда, и позже, в самолете на пути домой, в Британию. Посетил одинокого изгнанника, предотвратил полное отсечение боковой ветви от фамильного древа Уопулдов. В семье Олбан порой чувствовал себя едва ли не социальным работником.

— Чего уж там, — сказал Блейк, опять махнув рукой. — Если даже ты разбогател и все такое, само по себе это ни о чем не говорит. На каждом шагу встречаются люди, разбогатевшие еще больше, а ты смотришь на такого и поражаешься: «Он же полный дебил». Пойми, я не говорю, что следует оценивать себя или кого-то другого по толщине кошелька, но иногда сравнения напрашиваются сами собой, вот и думаешь: чего стоят твои накопления, делают ли они тебе честь, если какой-то дебил сколотил еще больше? Соображаешь, к чему я веду? Это довольно сильно давит на психику. Ты меня понял?