Лиза Си - Девушки из Шанхая

В тот день я покупаю фотокамеру и делаю свою первую фотографию. У меня до сих пор хранятся фотографии родителей, спрятанные от иммиграционных инспекторов, которые иногда навещают нас. Но снимок дяди Эдфреда, уходящего на войну, — это другое дело. Он будет сражаться за Америку… и за Китай. В следующий раз, когда к нам придут инспекторы, я с гордостью покажу его фотографию: худой, как и все китайцы, в лихо заломленной фуражке и военной форме, он широко улыбается в объектив. Только что он сказал нам:

— С этого момента зовите меня просто Фред. Никаких Эдфредов. Ясно?

На фотографии нет моего свекра, стоящего в нескольких футах. Он напуган и подавлен. За последние несколько лет я стала относиться к нему по-другому. В Лос-Анджелесе у него почти ничего нет: он — представитель низшего класса, так же, как и мы, постоянно сталкивается с дискриминацией и никогда не сможет покинуть Чайна-таун. Теперь его приемная страна, Америка, тоже сражается с Японией. Он подозревает, что больше не будет получать товаров со своих фабрик в Шанхае и не сможет зарабатывать на «бумажных партнерах». Но он все так же отсылает деньги своим родственникам в деревню Вахун: не только потому, что американские доллары высоко ценятся в Китае, но и потому, что он так и не перестал тосковать по своей родине. Иен-иен, Верну, Сэму, Мэй и мне некому посылать деньги, так что Старый Лу шлет посылки от нас всех — потерянным нами деревням, домам и семьям.

— Те, кто не сражаются, должны работать, — говорит нам однажды дядя Чарли. — Помните братьев Ли? Они делают самолеты в «Локхиде». Говорят, там и для меня найдется местечко, а это вам не чоп суи готовить. Говорят, что каждая заклепка в корпусе нового самолета приближает нас к освобождению земли наших предков и нашей новой родины.

— Но твой английский…

— Если я хороший работник, всем плевать на мой английский, — отвечает он. — Знаешь, Перл, а ты бы тоже могла там работать. Братья Ли взяли с собой своих сестер. Эстер и Вернис теперь ставят заклепки на двери бомбардировщиков. Знаешь, сколько они получают? Шестьдесят центов в час днем и шестьдесят пять центов ночью. А знаешь, сколько я буду зарабатывать? — Он трет опухшие от аллергии глаза. — Восемьдесят пять центов в час. Это тридцать четыре доллара в неделю. Говорю тебе, Перл, там хорошо платят.

На сделанной мной фотографии дядя Чарли, закатав рукава рубашки, сидит за стойкой. Перед ним лежит кусок пирога, на свободном стуле валяются его фартук и бумажная шляпа.

— Чем же мой мальчик может помочь на войне? — спрашивает мой свекор, когда Верну приходит повестка. В прошлом июне Верн окончил среднюю школу — он никому там не был нужен и никто не желал возиться с его образованием. — Ему лучше остаться дома. Сэм, сходи с ним и объясни все.

— Схожу, — соглашается Сэм. — Но я хочу, чтобы меня завербовали. Я тоже хочу получить легальное гражданство.

Отец Лу предпочитает с ним не спорить. Хорошее дело — гражданство, но есть большой риск, и мы боимся лишних вопросов. Но все понимают, что война — это серьезно. Я испытываю гордость, к которой, естественно, примешивается беспокойство. Когда Сэм и Верн возвращаются, я сразу вижу: что-то не так. Верна, естественно, не взяли, но, к нашему удивлению, и Сэма признали негодным к службе.

— Плоскостопие! А я ведь был рикшей в Шанхае, — жалуется он, когда мы остаемся наедине. Он вновь претерпел унижение. В общем, Сэм так и продолжает глотать желчь.

Вскоре после этого Мэй берет камеру и делает фотографию, на которой видно, как сильно изменилась квартира со дня нашего прибытия. Бамбуковые занавески подняты, но при желании их можно в любую секунду опустить. Над кушеткой висят четыре календаря, изображающие четыре времени года: их нам четыре года подряд дарили в магазине «Вонг Он Лун». Отец Лу с мрачным и замкнутым видом сидит в кресле с прямой спинкой. Сэм смотрит в окно. Он держится прямо, демонстрируя свой стальной веер, но на лице его написана боль. Верн, довольный тем, что находится в лоне своей семьи, развалился на кушетке с моделью аэроплана в руках. Я сижу на полу и рисую плакат, рекламирующий покупку облигаций военных займов в Чайна-Сити и Новом Чайна-тауне. Джой крутится рядом, мастеря шарик из аптечных резинок. Иен-иен складывает использованную фольгу. Вечером мы планируем отнести и положить фольгу и резинки в ящики для пожертвований в школе «Бельмонт».

Эта фотография напоминает мне о том, чем мы жертвуем в эти дни. Нам теперь по карману стиральная машина, но мы не покупаем ее, потому что металл сейчас в дефиците. Мы призываем отказаться от японских шелковых чулок в пользу хлопковых. Наш слоган — «Поддержи прогресс, носи фильдеперс!», и множество женщин по всему городу присоединяются к нашему антишелковому движению. Все страдают от недостатка кофе, мяса, сахара, муки и молока, но нам, работникам кафе и ресторанов, приходится хуже всего: мы больше не получаем из-за океана рис, имбирь, соевый соус и грибы «древесное ухо». [25] «Древесное ухо» — китайское название гриба «иудино ухо», он же аурикулярия уховидная. Этот съедобный гриб растет на ослабленных или мертвых деревьях и широко используется в китайской кухне. Водяные каштаны приходится заменять нарезанными яблоками, а вместо ароматного жасминового риса, выращенного в Китае, мы используем рис, выращенный в Техасе. Чтобы выдать маргарин за масло, мы добавляем в него желтый краситель и нарезаем аккуратными брусочками. Сэм покупает яйца на черном рынке по пять долларов за коробку. Жир с бекона мы складываем в кофейную банку, стоящую под раковиной, и относим его в центр пожертвований, из которого, как утверждается, его пускают на производство боеприпасов. Я перестала сетовать на то, что трачу массу времени на чистку фасоли и чеснока в ресторане, потому что мы обслуживаем наших ребят в форме, и нам следует делать все, чтобы помочь им. Дома мы теперь едим американскую еду — свинину с фасолью, сэндвичи с колбасным фаршем, сыром и луком, соус из тунца и запеканки из готовой смеси для выпечки «Бисквик». Главное, чтобы ингредиентов хватило на возможно более долгий срок.