Пол Теру - Моя другая жизнь

Я любил сдавать книги, мне было приятно, что стопки сигнальных экземпляров превращаются в конструктор «Лего», в банку джема, в книжку «Хоббит» и четыре унции отличного трубочного табака фирмы «Плейерс». Такой заведенный и нерушимый порядок меня очень устраивал. Однообразие лондонской жизни было необходимо для создания длинного романа.

— И как продвигается твоя книга? — спрашивала меня по выходным Алисон, заметив мой задумчивый вид.

— Прекрасно, — неизменно отвечал я.

Да так оно и было, но мне-то хотелось большего — побольше денег, побольше места на странице в «Стейтсмен», вместо недельного обзора хотелось написать настоящую критическую статью, рецензию на одну книгу вместо четырех, увидеть свое имя на обложке журнала. Но я не жаловался. Заведенный порядок действовал успокаивающе. Всегда уютный и предсказуемый, Лондон глухой зимой нравился мне особенно — аспидно-черный в январский мрак и стужу. До весны, казалось, еще очень далеко. Лондонцы настолько ненавидят январь и февраль, что даже недовольно бурчат об этом в автобусах совершенно незнакомым спутникам.

Мне же в такую погоду особенно хорошо писалось, и я ее любил. Так что, в отличие от настоящих лондонцев, я наслаждался этими месяцами, с их туманами и низким белесым небом. Когда шел дождь, город сразу чернел, и это мне тоже нравилось. Дни были короткие, ночи долгие, из дому выходить не хотелось. Я работал у себя наверху в маленьком озерце света от настольной лампы; за окном виднелись крытые шифером крыши, дымовые трубы и голые деревья в садиках. Все тоже сидели по домам. Зимой в Лондоне у меня никогда не бывало чувства, будто я пропускаю какое-то важное событие.

У Гастона я обычно встречался с Иэном Маспратом. Столкнулся с ним и в ту сумрачную январскую пятницу, когда принес туда очередную пачку сигнальных экземпляров. Иэн возбужденно вел переговоры с Гастоном, они никак не могли столковаться насчет цены одной книги. Заключив наконец сделку, Маспрат, весь взъерошенный, отошел в сторону. Пока я продавал свои четыре книжки («Господи, ну и дороговизна!» — сказал Гастон, вручая мне семь фунтов), Маспрат тишком сунул в портфель какой-то томик.

— Гастон заставил меня ждать, потому что зашел Энгус Уилсон [28] Энгус Фрэнк Уилсон (1913–1991) — английский писатель. — продать ту белиберду, что он рецензировал в рождественском выпуске «Обсервер».

— Жаль, что я его не видел, — сказал я.

— Он похож на пожилую директрису Гертон-колледжа.

— Это ведь женский колледж, да?

— Вы, американцы, все понимаете буквально, — заметил Маспрат, пока мы осторожно шагали по мокрым дорожкам мимо Линкольнз-инн, срезая путь к «Стейтсмен».

— Что, Гастон отказался купить какую-то из ваших книг? — спросил я.

Маспрат отрицательно помотал головой и сказал:

— Наоборот, я у него купил.

— Никогда не видел, чтобы кто-нибудь покупал там книги. Я думал, их на вес распродают библиотекам.

Маспрат вздохнул, но ничего не сказал. Больше он рта не открывал. Он был моим ровесником, но выглядел гораздо старше: лысоватый, с гнилыми зубами и со странностями, какие появляются только у англичан после тридцати — например, склонность бравировать своей жалкой обтрепанностью. Он прямо-таки стремился выглядеть неудачником, хвастался своими плохими рецензиями. Ему вполне можно было дать все пятьдесят.

Я ни разу не видел Маспрата без пиджака и галстука, а ведь мы почти не встречались там, где пиджак и галстук действительно необходимы. Даже дома, в своей квартире в Ноттинг-Хилл-Гейт он тоже бывал при галстуке. Мне он как-то сказал, что надевает галстук, прежде чем открыть дверь, — привычка еще со школьных времен. В жизни англичан очень многое определяет не семья, как у остальных европейцев, и не улица, как в Америке, а школа: оттуда и манера вести себя за столом, и жаргон, правила, привычки, ригоризм в одежде и даже еда. Но вот что самое странное в этой помешанной на собственном школьном прошлом державе: все в один голос утверждают, что школу ненавидят. Стихи Маспрата о школе полны гнева и печали. Садист-воспитатель его порол, мальчик сторонился одноклассников и за это подвергался насмешкам, а за равнодушие к регби его откровенно не любили — и тем не менее он по-прежнему писал стихи про школу, которую кончил двадцать лет назад. То был его способ поквитаться с обидчиками, в поэзии он видел возможность отомстить.

— И какую же книгу вы купили? — спросил я.

Портфель его был похож на обтрепанный ранец, будто сохранился еще со школьных лет. При ходьбе Маспрат хлопал им по ляжке.