Пол Теру - Моя другая жизнь

Тот телефонный разговор («Пол Теру умер») дал повод позвонить Алисон, но я все откладывал. Из-за разницы во времени между Гавайями и Лондоном я ей так и не позвонил. К тому же меня занимала другая забота.

Мне необходимо было переменить обстановку, вырваться из этого одноэтажного бунгало, где я чувствовал себя Эйхманом. Погода стояла очень благоприятная для того, чтобы походить на байдарке у острова Молокаи. Грести себе потихоньку, разбивать у воды на песочке палатку, а потом двигаться дальше вдоль берега, от залива к заливу — вот замечательное средство вернуть себе душевное равновесие; дул южный ветер, а это значит, что такое, обычно опасное, плаванье будет нетрудным: спокойное море, небольшой прибой, легкий попутный ветерок. Никакого ослабления этой влажной жары не предвидится, сказали в прогнозе погоды по телевизору, но на следующей неделе вновь задуют пассаты.

Стало быть, в моем распоряжении было четыре идеальных дня. Я быстро собрался: уложил походное снаряжение и разборную байдарку, накупил с собой еды и взял билет на самолет до Молокаи.

Вечером накануне отъезда мне опять позвонили, и я живо представил себе злорадную физиономию, обладатель которой произнес:

— Пол Теру умер…

Я повесил трубку и наутро, после почти бессонной ночи, уехал. Первым же самолетом я вылетел в Молокаи, в аэропорту Хулехуа взял напрокат машину, пообедал днем в Каунакакаи, купил несколько бутылок питьевой воды и поехал в долину Халава, до которой было двадцать с небольшим миль. Я планировал оставить машину там, проплыть на байдарке вдоль северного берега до Калаупапа, а оттуда на попутных вернуться к автомобилю. Меня волновали только погода и морс: не усилится ли легкий ветерок, позволит ли залив Халава, славящийся своим бурным прибоем, спустить на воду лодку?

Все мне благоприятствовало: я и палатку поставил, и байдарку собрал, и сплавал вечером на ней к дальним скалам в заливе. Я смотрел вдоль берега на запад, где высились крутые утесы такого же почти черного цвета и такой же формы, как готический собор, — всякие тем шпили, башенки, колокольни и контрфорсы. Казалось, для описания этих скал больше подходит язык архитектуры, чем геологическая терминология, поскольку выглядели они куда более стройными, красивыми и величественными, чем любая массивная скала неопределенных очертаний.

Это и были утесы, мимо которых я на следующий день плыл на байдарке. Несмотря на спокойное море, сил у меня на этот переход ушло немало. Накануне я плохо спал в палатке, которую уже в темноте поставил на песчаном пляже. В каждом звуке, раздававшемся в этих пустынных местах, мне слышалась укоризна.

Помогало только то, что почти с самого начала путешествия мне была видна его конечная цель, полуостров Калаупапа, находившийся от меня на расстоянии двадцати миль. В первый вечер, когда солнце садилось за полуостров, я направился в залив — судя по карте, это был залив Пелекуну, — и высадился на берег, почти не замочив ног. Пока было еще светло, быстро стал на ночлег, сварил лапши и вскипятил чаю. Вокруг высились готические скалы, и когда спустилась тьма, впечатление было такое, что я свалился в подвал того собора, который сам и вообразил, но сырая жуткая темница эта оказалась почему-то жаркой и душной.

Ночью мне приснился страшный сон: на берегу появился призрак, он стоит передо мной, источая отвратительную вонь. Но это был не сон. Когда я, проснувшись, выполз из палатки, передо мной темнела фигура в плаще с капюшоном, формой похожая на высившиеся надо мной утесы. Это было похуже приснившегося призрака: фигура словно бы безмолвно злорадствовала, оттого что я совершил какую-то ошибку. И она была отнюдь не привидением: у нес были четкие очертания, она отбрасывала тень и распространяла вокруг ощутимое зловоние. Я вернулся в палатку в полном убеждении, что фигура будет неотвязно стоять снаружи, словно я уже умер и она бдит у гроба. В ту ночь я опять не спал.

Утром, выйдя на лодке из залива, я поплыл дальше, и запах от той фигуры в капюшоне все еще преследовал меня. Теперь я стремился поскорее закончить путешествие и почти не замечал окружающих меня утесов. Бившиеся в их подножие волны вскипали такими бурунами, что я решил отойти на милю-другую от берега, где море было поспокойнее. Не имея возможности высадиться на сушу, я пообедал — бутербродом и глотком воды — прямо в лодке, а потом, пока догорал день, продолжал неторопливо грести. Около полудня я прошел маяк на мысе Кахию, это оконечность полуострова Калаупапа, а около пяти добрался до Калаупапа.