Пол Теру - Моя другая жизнь

Я поднял голову от своей писанины и спросил:

— Что у тебя за книга?

Он глубоко вздохнул, мотнул головой и посмотрел куда-то вдаль, словно пытаясь вспомнить. Потом сказал:

— Это про одного парня, который едет в Мексику кошек продавать, потому что… — он запнулся, — потому что у них там мыши в деревне. И они его зовут Кошачий Малый. А там одна женщина, ну так она в него влюбляется. Она вроде как мышка, а он — кот. Ну, он деревню от мышей избавляет, они женятся… — он рассмеялся. — А дальше я еще не знаю.

— Как она называется?

Он скорчил рожу типа я-не-знаю.

— Это роман или что?

— Наверно, я ее назову просто «Кошачий Малый».

Выдумать книгу, выдумать название для нее, выдумать весь обзор — это было смело и опасно. Я сказал:

— Возьми лучше прочитай что-нибудь.

— А чем тебе моя история не нравится?

История была хороша; но очень уж странный это был способ книжный обзор писать. Я спросил:

— А что, если он захочет посмотреть книгу?

Джордж об этом не подумал. Он нахмурился.

— Ну хоть вон ту возьми.

Книжная полка была рядом. На ней стоял «Алый цветок» баронессы Орчи.

— Думаешь, это лучше?

Он потратил так много времени, сочиняя свою историю, что теперь уже некогда было читать этот «Алый цветок». И потому в обзоре заявил, что книга довольно скучная. А она оказалась одной из любимых у нашего учителя, и Джордж получил тройку. Он с негодованием показал мне отметку на своем сочинении. А виноват-то был я. Оставь я его в покое с его выдумкой, он вполне мог бы и пятерку заработать.

Он меня простил, не стал зла держать. Он вообще был очень веселый и уверенный в себе парень. Сочинить интересную историю, вместо того чтобы скучную книгу читать, — это было в его духе. Казалось, он добивается всего, чего захочет. И мыслил он очень самостоятельно, так что частенько выдавал что-нибудь совершенно неожиданное, и скептицизм его выглядел вызывающе. У него была своя машина, как мало у кого еще в школе. И не важно, что эта машина была крошечная, жалкая и он сам выкрасил ее в сиреневый цвет, — колеса-то у нее были. Это давало мне возможность пойти на свидание, а там встретиться с Джорджем и его девушкой — и пригласить мою подружку к нему в машину, а не возвращаться на автобусе. Мы ездили в джаз-клубы. Нам было шестнадцать лет, потом семнадцать, нам подавали безалкогольные напитки, в то время как все вокруг пили что покрепче, а в зале висел табачный дым; но мы вместе с остальными слушали Телониуса Монка и Мэйнарда Фергюссона и других тогдашних звезд.

Мы с Джорджем были в футбольной команде Медфордской средней, и в легкоатлетической тоже. Я принимал первый мяч от центра, а Джордж всегда начинал игру и был блестящим, виртуозным футболистом. В большинстве обычных школ футбола не было, так что мы играли с Андоверской и Экзетерской — элитарными частными школами. Мы завидовали тем игрокам и ненавидели их: они были привилегированные, у них деньги водились. Нам казалось, родители определили их в эти школы, чтобы избавить от всех трудностей и неприятностей, какие приходились на нашу долю. Мы играли со студентами младших курсов Тафта [101] Частный университет Тафта. и Массачусетского политеха. У них в командах всегда бывали иностранцы, которые здорово умели играть, но все равно мы нередко выигрывали благодаря Джорджу. В автобусе, возвращаясь с очередной игры с Андовером, мы с превеликой радостью вспоминали, как кто-то из наших залепил мячом прямо по морде андоверцу, и бедняга ушел с поля с разбитым носом и в слезах. Но однажды в их команде появился черный парнишка. Это было странно, Джордж удивился, что негритенок попал в такое богатое место, и заговорил с ним.

Я бегал 220 ярдов. Бегал плохо, скорости не хватало, так что не выигрывал никогда, и даже приличное место занять редко получалось. В те дни — а может быть, и сейчас — на тренировках не отводили времени, чтобы кого-нибудь чему-нибудь научить. Если получалось, то тебя включали в команду; если нет — терпели, и только. Нацеленность исключительно на победу приводила к тому, что тренеры считали обучение слабых спортсменов напрасной тратой времени.

Джордж тренировался самостоятельно. Он хотел бегать кроссы, но тренер утверждал, что он спринтер, и поставил его на 220. Джордж бегал с такой сосредоточенностью, какую до того я видел только у людей, решавших умственные задачи; он бывал поглощен своим бегом без остатка, у него других мыслей в это время не было. Странно для человека, обычно легкомысленного и расслабленного. Но он умел приходить в состояние контролируемой ярости, что и делало его превосходным атлетом.