Пол Теру - Моя другая жизнь

— Чего вам?

— А джема нет?

— Раз не видите, значит нет.

Сколько раз я слышал эту фразу от английских лавочников, но знал, что она далека от истины: английское общество стоит как раз на том, что не видно глазу, да и культура здешняя соткана из невидимых нитей. Все таится под спудом: отношения, чувства. Жизнь в Англии загадочна почти по-восточному. Иными словами, малиновый джем здесь, конечно, имеется, но — как все ценное — он спрятан, и надо знать, как попросить. На то она и Англия.

Я завидовал людям за соседними столиками: сидят парами, как голубки, читают утренние газеты или переговариваются — не словами, а взглядами. А я лишен бессловесной интимности супружества. Впрочем, теперь меня все это угнетало: тихие нежности, жизнь рука-в-руке, выразительные взоры, непомерная близость… Я больше в этом не нуждался. Я нуждался в чужих и, желательно, диких людях.

Я сидел один, ковырял ужасный мой завтрак, горевал об утраченном прошлом и ненавидел себя за то, что потрудился — по глупости — пересечь океан, то есть предпринял еще одну отчаянную и никчемную попытку побороть одиночество.

Наконец молчаливый слуга-индиец провел меня по вонючей лестнице и коридору в отведенную мне комнату. Половицы гуляли и скрипели под ковровой дорожкой от каждого шага. Проходя мимо чьей-то спальни, я услышал разъяренный женский голос:

— Убирайся прочь!

В ответ неразборчивое бормотание мужчины, потом снова женщина:

— За все это время ничего, кроме жалоб, я от тебя не слышала!

Я напрягся, но индиец даже ухом не повел. Через пять дверей он сунул ключ в замочную скважину, подергал, покрутил и распахнул дверь в тесную комнатенку. Жестом пригласив меня внутрь, сам он остался за порогом, как надзиратель, препроводивший в камеру нового заключенного. Я тут же задернул шторы, улегся в полутьме и уснул.

Мой отдых был внезапно прерван криками из-за перегородки:

— Больше я этого не потерплю!

Женский голос, пронзительный, почти истерический.

— Если ты только позволишь… — Мужской голос, много тише, рассудительней.

Может, женщины во время ссор кричат потому, что мужчины угрожают им физической расправой? Во всяком случае, в этом заведении женщины вопили, а мужчины невнятно лепетали. Последние голоса были явно новые, не те, что я слышал, когда шел по коридору.

— Не потерплю, чтобы эта стерва разрушила наш брак. Если бы ты любил меня по-настоящему, ты бы так не поступил. И надо же, выбрал!

— Дело не в ней. Разве ты не понимаешь, вскрылись более глубокие…

— Чушь свинячья! Вали к своей шлюшке. Еще пожалеешь! Поймешь, что совершил самую большую ошибку в жизни.

Мужчина забормотал. Он явно пытался ее успокоить, хотя слов было не различить.

— Не прикасайся ко мне! — заверещала женщина.

Низким, глухим голосом мужчина сказал:

— Запакуй это тоже.

— Оставь меня в покое, подлец!

Потом опять бормотание, слезы; потом хлопнула дверь. У меня к этому моменту сна не было ни в одном глазу, но, когда все затихло, я умудрился снова заснуть. Увы, ненадолго. Теперь голоса доносились уже из-за другой стены, там шла перебранка.

— Ты сам вечно так поступаешь. Значит, эти игры позволительны обоим.

Я подумал: извинись, и все кончится. Скажи: «Прости, я тебя обидел, но это больше не повторится».

Но мужчина сказал:

— Ты бьешь на жалость. На себя посмотри. Сама не знаешь, что мелешь.

А ты скажи: «Я так настрадалась, так изболелась сердцем. Но вместе мы это преодолеем».

Вместо этого женщина сказала:

— Я тебя ненавижу. Боже, как я тебя ненавижу!

Я зажал уши, зажмурился. Темнота придавала комнате некий дополнительный, мерзкий запах: шерсти, пота и не ног даже, а копыт. Наверно, так воняет в аду. Я снова заснул. За ночь все повторилось неоднократно: вопли, обвинения, брань, мольбы, мужчины хватались за телефон, хлопали двери; но к утру — а проснулся я рано, вспомнив, что мне сегодня обедать с королевой, — воцарилась полная тишина.

Итак, снова утро, гостиная, завтрак. Только слова эти приблизительны, ими не опишешь именно этого утра, помещения, еды. Серое небо висело чуть выше труб на соседней крыше; допотопные настенные светильники желто мерцали, отбрасывая размытые тени на обшарпанную обстановку. Сегодня джем подали, но при этом тусклом свете невозможно было определить, из чего он сделан: любая ягода обретала здесь черный цвет.

Та же чайная церемония: стол, заваленный орудиями средневековых алхимиков, едва теплый чай, клеклые тосты.