Пол Теру - Моя другая жизнь

Из ниши позади меня раздался насмешливый голос:

— Эй, друг! Что за проблемы?

Я обернулся и увидел полненькую девчушку с татуированной подругой: рука над локтем и шея разрисованы. Обе улыбались мне понимающе, словно выбором песен я описал свое настроение.

— Да никаких, — ответил я.

И рассмеялся даже, так было приятно, что хоть кто-то меня заметил. Последние два месяца я жил словно привидение, проходящее сквозь стены: невидимый, беззвучный, безымянный.

— А вы правда на лыжах катались? — спросила татуированная подруга, увидев очки и перчатки, лежавшие у меня на столике.

— Да, правда.

Я поднялся и присоединился к ним, благодарный за то, что со мной заговорили; и только потом заметил, что напротив них сидят двое парней. Оба лохматые, синюшные, с кислыми, хмурыми физиономиями. Один из них был здорово пьян: челюсть отвисла, а грязные пальцы вцепились в стакан, в котором еще что-то было на донышке. Когда он поднимал стакан к губам, я заметил, что в нем качается пена от плевка. Оба сидели скрючившись, поджав ноги, как собаки в тесном уголке.

— Я до вырубки ходил.

— А это где?

— Фелзуэй, — сказал я. Начал было объяснять подробности, но девушка понятия не имела о тех местах, что я описывал, а остальные заскучали — я умолк.

— Возьмите мне еще выпить, — попросил пьяный.

— Я возьму, — сказал я.

Подозвал официантку, заказал пять штук пива — и тотчас сообразил, смутившись, что заплатил за всех — на английский манер; теперь каждому из них придется в свою очередь брать на всех, и этот ритуал — имитация товарищества — может слишком затянуться.

Но тут один из парней пробормотал: «Это, наверно, круто — работу иметь». Я понял, что денег у них нет, мне никто ничего брать не станет, и вообще тот мой жест на самом деле не слишком был уместен.

— Меня зовут Пол, — сказал я и поднял бутылку.

Они чокнулись со мной по очереди своими бутылками; назвали себя. Девушка, что заговорила со мной, оказалась Вики; друзья звали ее Уичи. Другая была Бан-Бан, с маленькой татуировкой сбоку на шее и еще с одной — синяя птица — на плече. Пьяного звали Мандо. Его хмурый приятель разглядывал меня в упор. Уичи сказала:

— Это Блэйн. Он под кайфом. Анаши накурился.

Блэйн улыбнулся мне с ненавистью и затянулся своим бычком, спрятанным в ладони.

— Я знаю, про где он толкует, — сказал Мандо. — Фелзуэй это где я как бы машину угрохал, так что им пришлось меня как бы вырезать оттуда этой горелкой газовой или как бы что там у них. Неделю вошкались.

— Он как напьется, так вылезает на Девяносто третью, закроет глаза и считает. Просто так. Посмотреть, что получится.

— А получается, что влетает в ограждение, вот и все, — добавила Бан-Бан.

— Я однажды как бы до сорока восьми досчитал, — сказал Мандо. — Только потом гробанулся.

Лицо у него было асимметричное — один глаз выше другого и скулы разные, — и эта перекошенность при разговоре об автомобильных авариях становилась еще заметнее.

— А зачем считать-то? — спросил я, вспомнив, как последние два месяца только и делал, что считал все подряд: минуты, фунты, тарелки, телеграфные столбы.

— Считалки — это бзик такой, — объяснила Бан-Бан. — Прицепится к тебе, ты и считаешь. В магазине у нас была одна стерва, так она по сто раз все пересчитывала; а потом все дверные ручки, бывало, потрогает, пока уйдет. А после и вовсе свихнулась.

Разговаривала она странно, будто держала какой-то кусочек во рту; и я все удивлялся, почему бы ей его не проглотить. Но когда дождался, чтобы она улыбнулась, — увидел яркую серебряную вспышку у нее на языке.

— Ты что ешь?

— Покажи ему, Бан-Бан, — посоветовала Уичи.

— Это штифт такой, — сказала Бан-Бан. Она высунула язык и показала мне серебряный шарик, подвешенный возле кончика. — Вроде гантельки как бы.

— Больно было?

Бан-Бан нахмурилась — ответ и так был ясен, — но ответила совсем иначе:

— А мне понравилось, я сама хотела.

— Все прокалываются, — сказала Уичи.

— Зачем это?

— Смотрите, он спрашивает зачем!

— А откуда эти татуировки? — спросил я Уичи.

— С тусовки татуировочной.

— Как это?

— Ну, приходят все, кто хочет; платишь полета и, там, пьешь и вообще ошиваешься, пока не надоест; а тот мужик просто делает всех подряд, по очереди. Круто. Завтра опять будет, на Риверсайд-авеню. Мы, наверно, пойдем.

— Я когда-то газеты разносил по Риверсайд-авеню, — сказал я. Все уставились на меня удивленно. Я спросил Уичи: — А ты чем занимаешься?