Дина Рубина - Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)

– Вы что, ездили за мной по всему свету? – и он просто ответил:

– Да.

Она молчала, все еще стоя в дверях, обводя стены подробным пересчитывающим протоколирующим взглядом – так после разлуки ощупываешь взглядом своего ребенка: ага, вот эта царапина на щеке...

Вдруг сорвалась с места и, как безумная, бросилась бегать по дому, смотреть картины, считать их, трогать холсты... Взбежала по лестнице на второй этаж, где в огромной спальне над кроватью (зачем одному человеку эта королевская опочивальня?!) – увидела свой ранний автопортрет: обнаженная по пояс, лет двадцати с небольшим, с бритой головой, похожа на мальчика из Спарты... Продан с выставки в одной из Франкфуртских галерей...

И лагманщик с Алайского был здесь... и диссидент Роберто Фрунсо... и маленькая, как дюймовочка, в гигантской чаше Города – великанша-баскетболистка Рая Салимова... И стиляга Ха-сик Коган с кустом сирени на голове...

Вдруг она поняла, что за много лет их дружбы не подарила ему ни одной картины – скупой рыцарь так не трясся над своими сундуками!... И только когда выбрасывала ненужные эскизы или, машинально закрашенные окурком, окунутым в какой-нибудь соус, квадратики салфеток, он, – умоляя не мять, не мять!!! – бросался, как коршун, подбирал их и потом вставлял в рамки. И здесь повсюду висели эти почеркушки, которым, как всегда она считала, грош была цена...

Этот дом стал ее музеем!

Медленно она спустилась вниз, где он, уже более спокойный, стоял у раскрытого холодильника, выкладывая из него на стойку какие-то свертки и пластиковые коробочки...

– Зато сохранена значительная часть коллекции! – сказал он удовлетворенно из-за дверцы холодильника.

– Кроме тех, что остались у Дитера... Это было одним из условий... Иначе он не давал развода...

– Я предполагал это...

Она чувствовала себя измученной, измочаленной... Подошла на ватных ногах к широкому, в виде какой-то диковиной ладьи, дивану (с какой стороны к нему подступиться, дизайнер чертов!) и опустилась на краешек, съежилась... Это надо было пережить – такое возвращение... с ним надо было смириться, как и с тем, что этот дом, в котором она еще совсем не ориентировалась, был, оказывается, ее домом.

– А рояль... – сказал он, надевая дурацкий веселенький фартук... – Понимаете, у меня бывают разные люди, довольно известные... музыканты тоже... Вот увидите, как в субботу... – и оглянулся на ее молчание...

– Лёня... – испуганно спросила она, по-детски съеженная на краешке ладьи, – беглянка, упустившая весло... – А вы что... вы... – настолько богаты?

Он усмехнулся... Не ответил... Ей показалось, что смотрит он на нее изучающим, ироничным, даже оценивающим, взглядом... Может, ждет, как раньше, – какую еще нелепицу она сморозит, чтобы высмеять?

– Садитесь к столу... Вот салат, маслины... всякие мазилки забавные, яичница будет готова через минуту... Руки можете вымыть вон там, направо по коридору...

– Я бы хотела сначала... кое-что, в чемодане... Где... в какую комнату вы меня определили?

– Ни в какую, – ответил он спокойно, разбивая над сковородкой яйцо.

– Но... где я буду спать?

– В моей постели. Причем со мной, – и развернулся к ней, взглянул поверх очков. – Надеюсь, вы понимаете, что никуда уже не уедете?... Мне надоело шляться за вами! Я занятой человек, у меня, черт побери, бизнес... давление скачет...

– Но... ведь для этого... вся эта возня с получением грин-карты... там ведь какая-то лотерея, кажется?...

– Какая, к дьяволу, лотерея?! – чуть ли не с отвращением воскликнул он. – Вы по-прежнему ужасная бестолочь! Минуту назад я предложил вам руку и сердце!

И с силой разбил ребром ножа второе яйцо над сковородой.

Стало совсем тихо... И в этой тишине слышно было, как шкворчит яичница и в клетке над окном щелкает семечки попугай по имени Изя Каценеленбоген, впоследствии очень любимый ею, предпочитающий ее правое плечо – левому.

– Ну, нет уж! – воскликнула она запальчиво. – Вот этот поворот сюжета просто омерзителен: значит, выяснив, что Он сделал в Штатах успешную карьеру, Она соглашается наконец, спустя сто лет, выйти за него замуж! Очень грамотно с ее стороны, тем более что сама она осталась на бобах... Да за кого вы меня принимаете, господин миллионер?!

Он бросил нож на стойку...

– А, да-а-а... – протянул он, приближаясь к ней в этом дурацком фартуке, с изображенным на нем мужским мраморным торсом. И это было дико смешно, потому что гипсовые римские гениталии безголовой статуи находились сейчас в страшной дисгармонии с живым и отчаянным Лениным лицом, и с ее абсолютным, беспредельным отчаянием... – Конечно! Идиот! Мне надо было звать вас замуж по телефону, рыдать, что звоню из кутузки и меня трахает обкуренный марихуаной негр, умолять внести за меня залог в пять тысяч долларов... Вот тогда бы вы помчались продавать свои картины... прямо на Алайском!