Дина Рубина - Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)

Он засмеялся и тронул машину...

– Это далеко? – спросила она.

– Нет, пять миль от Даунтауна... В районе Лэйк-Шор-Драйв, впрочем, вам это ни о чем не скажет...

Он стал объяснять, излишне подробно – почему ему было необходимо жилье именно в этом районе: во-первых, работа, во-вторых, много лет подряд в Даунтауне жила мама в таком доме для стариков, – тех, что получают «восьмую программу»...

Отвернувшись, она смотрела в окно, где вдоль шоссе тянулась темно-серая, в ряби барашков, с белыми и цветными мазками яхт и катеров, гладь озера Мичиган... Да... к вечеру он как-то сник. Не сделал ни одного замечания, не сказал – как она безобразно худа, ни разу не фыркнул по поводу неправильного ударения в слове... Волнуется?... Разочарован?

Отвык от нее...

Наконец они повернули, проехали еще две улицы и остановились.

– Ну-с... – сказал он, все еще сидя в тусклом свете гаража, как бы и не собираясь выходить из машины... – Приехали...

Она сразу все поняла, когда длинной зеленой аллеей, среди лужаек и высаженных по линейке, словно отлакированных, цветов, вдоль карликовых, как пудели от парикмахера, кустов, они поднялись на холм, к воротам, где на панели он нажимал кнопки-пароли, чтобы их впустили; но и этим, оказывается, заградительные меры не были исчерпаны, и к пещере Али-Бабы они минуты две добирались через какие-то калитки в оградах, пока, наконец, не попали во внутренний двор – нечто вроде патио, выложенного псевдовизантийской мозаикой, – в который выходили две двери. Одну из них он и стал открывать.

Она достаточно пожила на Западе, чтобы – даже при своей обычной бытовой непричастности – оценить месторасположение и статус этого жилого комплекса. Но все еще делала вид, что ничуть не удивляется.

– Вы снимаете здесь?

– Нет, – сказал он... – купил пару лет назад...

– Но ведь это очень дорого?

Он улыбнулся и промолчал. Она вспомнила, как он уверял ее, что звонит по дешевому тарифу, и разозлилась: он по-прежнему подсмеивался над ней и, в общем, был прав.

Казалось, чем ближе они подбирались к его жилью, тем суше и осторожнее он становился, тем дольше длились паузы... и расстояние между ней и им, даже физическое расстояние, как бы увеличивалось... – например, в лифте из гаража они стояли друг напротив друга у противоположных стен. Как будто его уже тяготил ее приезд, как будто не он трезвонил последний месяц по три раза на дню, и трижды менял ей билет, поскольку «выудил гораздо лучший рейс!»...

Сейчас ей уже трудно было поверить, что каких-нибудь четыре часа назад она повисла на нем в аэропорту и готова была ногами сучить от счастья...

Они вошли в темную прихожую, он хлопнул в ладони, как фокусник, и от этого зажегся свет: россыпь мелких звезд в высоком потолке, отраженных во множестве зеркал. Таких штук она еще не видела и засмеялась. Просто какой-то узбекский праздник-«байрам» летней ночью на площади!

– Ну вот... – глухо проговорил он. – Вот и все... Теперь – входите.

Она сделала несколько шагов к дверям в какое-то очень просторное помещение, на пороге остановилась, отшатнулась... и осталась стоять, опираясь – как распятая, – обеими руками о косяки двери, не силах сделать ни шагу, лишь глотая воздух...

– Воды? – спросил он... – Я этого и боялся...

Она увидела свои картины. То небольшое их количество, которое когда-то продавалось в галереях, на аукционах... в тех редких случаях, когда Дитеру удавалось уговорить ее выставить картину на продажу, и она, сломленная его монотонными аргументами, сдавалась... Те картины, которые пропадали, приобретенные какими-то загадочными анонимами, не желающими оставить своей визитки. И она их всех оплакивала, как потерянных детей, потому что в тот момент, когда картина исчезала из ее жизни, ей казалось, что и сама ее жизнь сокращается, тает... Так вот, значит, – кто их покупал... Вот кто собирал годы ее жизни...

Все остальное – роскошный трехэтажный «кондо» – с просторной кухней и баром, столовой и гостиной, шестиметровая стеклянная стена которой выходила на знаменитый рогатый Даунтаун с серой полосой озера Мичиган... камин... белый рояль... – не имело для нее никакого значения... Да пропади оно пропадом, при чем тут белый рояль!

– Вы... играете на рояле? – спросила она деревянными губами.

– Господи, ну сядьте же!... Дайте я вам коньяку налью... – ринулся куда-то за угол, пропал из виду, снова возник:

– Вот... хватаните его разом, ну-ка!

Она опрокинула рюмку коньяку, спросила, не глядя на него: