Андрей Матвеев - Жизнь с призраками

Пространство сна было поделено на четыре части. Небо, горы, дома, море. Именно в такой последовательности.

Небо было даже не голубым. Цвета лазури — может быть, потому как неестественная чистота голубизны этой части сна подразумевала искусственность происхождения. По крайней мере, я никогда в жизни не видел такого неба, а значит, может ли оно существовать в действительности?

Горы…

Частично зеленые, частично коричневые. Мне хотелось как-то поближе взглянуть на них, чтобы понять, отчего такая гамма, и если там леса, то из каких деревьев и почему коричневый цвет, что это, выжженная солнцем земля?

Но как я ни старался подкрутить то колесико в оптике, что отвечает за укрупнение изображения, сон не позволял мне сделать этого.

А может, не позволял этого сделать тот, кто прислал мне этот сон. Ведь с того момента, как я понял, что жизнь моя состоит главным образом из снов, пусть временами еще не приснившихся, но уже осознаваемых, а также теней и призраков, то осознал и то, что есть некто, кто ответственен за это.

И вот он-то сейчас никак не давал мне разглядеть в подробностях отдаленные склоны гор. Просто два мазка, зеленый и коричневый, коричневый ближе к вершине, зеленый ниже по склону. Хотя попадались горы полностью зеленые, равно как и покрытые лишь одной, коричневой краской. Но взгляд мой уже был направлен ниже, будто кто-то взял мою голову в руки и насильно повернул в сторону белой россыпи. Сахарные кубики, набросанные на землю в определенном порядке.

Дома были трехэтажными, с плоскими крышами. Сбегали с гор ручейками, ручейки превращались в реку, река заканчивалась устьем, дальше было только море.

А значит, опять начинался тот голубой цвет, которому больше подходит название «лазурный». Хотя таким он становился подальше от берега, где одна голубизна переходила в другую, море смешивалось с небом, и пространство сна замыкалось, четыре части вновь становились одним целым, как стеклянный шар, внутри которого расположен сколок неведомого мира.

Мне хотелось взять его и повесить на елку. Аэропортовы всегда ставят елку на Новый год, в углу той комнаты, что они именуют гостиной.

И елка эта всегда настоящая. Клава как-то призналась мне, что у нее аллергия на искусственные елки, самая настоящая, какая бывает на тополиный пух, цветение, резкий парфюм, да на что только не бывает аллергии!

Выбирали елку они вдвоем, но украшал всегда Веня. Клава руководила, сидела на диване или в кресле и указывала, куда и какую игрушку повесить.

Я присмотрелся к елке, нашел ветку, на которой мой шар мог бы уютно разместиться между двумя шарами большего размера, одним красным, усыпанным белыми звездами и с белым же полумесяцем, а другим трехцветным, где белый цвет переходил в синий, а тот в красный.

Выбираться из сна не хотелось, так что я взял свой шар и повесил на присмотренное место, а потом снова сел на любимый аэропортовский диван и начал разглядывать ветку с водруженным только что артефактом.

Внутри шара началась своя жизнь. Мне было хорошо видно, как со стороны моря подул ветер, погнал волны, небо внезапно потемнело, видимо, собирались шторм и гроза.

Белые дома не то чтобы сникли, но стали приземистей, в некоторых из них зажегся свет.

Зажегся он и в прихожей, это вернулись с улицы разрумянившиеся от новогоднего морозца Аэропортовы.

— Эй! — услышал я Клавин голос. — Весь Новый год проспишь!

Я открыл глаза и уставился на елку. На той самой ветке действительно появился еще один стеклянный шар, внутри которого было все, что я видел во сне.

— Клава, — спросил я, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно естественней, — а вот этой игрушки я раньше не видел…

— Плохо смотрел, — ответила Клава, — это мы из Германии еще в прошлом году привезли…

— А внутри…

— Да посмотри, она не кусается!

Я подошел к елке. Внутри шара действительно были горы, только покрытые снегом, еще можно было разглядеть маленький замок и кучку елок, в общем, ничего, что напоминало бы мой сон.

Типичная немецкая пастораль, не хватало только жаровни с сосисками да лыжников, спускающихся по склонам.

Клава принесла из кухни еще бутылку шампанского. Веня принялся ее открывать, а я вдруг почувствовал, как ангел депрессии кружит у меня над левым плечом.

— Да, — вдруг сказала Клава, — я тут тебе с работы один путеводитель принесла, считай, что это новогодний подарок! — И она засмеялась тем своим рассыпчатым, звонким смехом, от которого у Аэропортова, по его собственному признанию, всегда начинается эрекция. Это признание случилось в первый же месяц нашего знакомства, когда я еще был с П. Однажды Веня позвонил мне и позвал в баню. Мы хорошо попарились, окунулись в бассейн, а потом, под пиво, Веня вдруг начал говорить мне о том, какая у него замечательная жена, и что даже от ее смеха у него встает. И что вот мне бы такую же найти, а то от смеха П. лишь цветы вянут, он сам это видел…