Андрей Матвеев: Средиземноморский роман

И вот тогда, сев за тот же угловой столик и вертя в руках карту-меню, думая, что заказать себе, а что — жене и дочери, я понял, что за этим столиком вполне можно писать и те самые записки под названием «Средиземноморский роман», за которые я сел полтора месяца спустя совсем в другом месте.

Хотя на самом деле я пишу их в Бланесе, за столиком ресторанчика «Mar Vent». Мануэль только что принес мне еще один cаfe solo и несет двум испанкам за соседний столик паэлью, причем, из черного риса, черный рис, какой-то зеленоватый соус и ярко-красные креветки, выложенные поверх риса ровными геометрическими рядками.

— Жарко, — говорит мне Мануэль.

— So hot! — соглашаюсь я и делаю первый глоток обжигающего и по-настоящему крепкого эспрессо.

Я встретил его на набережной,

он толкал перед собой тележку с кислородным аппаратом,

вот только дышал через нос, а не через рот,

странный аквалангист, так и не добравшийся до моря.

Рядом с ним — жена, некрасивая, в шортах, с обесцвеченными волосами…

Они жили в нашем отеле, мы приехали — они уже были,

мы уезжали — они оставались…

Неужели она привезла его сюда умирать?

Между прочим, кофе для меня — немаловажная часть как моего же средиземноморского романа, так и всей науки психогеографии в целом.

Ведь если кофе это и не смысл, то во многом — стиль жизни.

И в той парадигме Запад — Восток, читай: Бланес — Яффа или Акко, кофе занимает одно из системообразующих мест, хотя пристрастился я к нему ни там, ни там, то есть начал пить кофе ни на Западе и ни на Востоке, а между, в щели, в утробе, вне пределов как западной, так и восточной цивилизаций, и страсть моя к кофе столь же малообъяснима на первый взгляд, как и вообще пристрастие к иным географическим точкам.

Хотя на самом деле объяснить можно все, как и понять.

Вот только яснее от этого проблема не становится.

Потому что как ни старайся, а вкус у кофе здесь, где я пишу этот текст физически, и там, где я пишу его мысленно, абсолютно разный. Хотя дома я кофе варю сам и делаю это так, как научили меня много лет назад в Армении — естественно, что в турке, естественно, что смешанный из разных сортов, естественно, что собственного помола, а если есть желание, то не в электрической, а на ручной кофемолке. А после того, как я побывал еще в одной замечательной психогеографической точке — в Объединенных Арабских Эмиратах — то я добавляю в кофе еще и кардамон. Чуть-чуть кардамона и совсем маленькую толику корицы — с последней главное не переборщить, потому что если переложить корицы, то кофе становится приторным, а он должен быть в меру резковатым и только чуть отдавать коричной сладостью. В Эмиратах такой кофе называют «turkish», турецким, и обязательно подают к нему стакан ледяной (именно ледяной, а не просто холодной) воды.

И до Испании мне казалось, что лучшего кофе нет, за исключением, конечно, того, что я варю дома.

А после Испании я знаю, что лучший — в Испании, причем, все равно, где пить — что в ресторане у Мануэля, что в баре отеля «Беверли парк», что просто в кофейне на улице.

Он везде крепкий, горячий, чуть резковатый и терпкий.

Пусть это всего-навсего банальный эспрессо, то есть кофе из машины.

В том же Израиле кофе намного хуже, хотя настоящий кофе, можно сказать, я там и не пил.

Для того, чтобы в Израиле выпить настоящий кофе, надо забраться в шатер к бедуинам, а ни в первый мой приезд туда, ни во второй мне этого не удалось.

Так что бедуинского кофе я так и не попробовал, а потому восточный кофе — как это ни парадоксально — в моем средиземноморском романе проигрывает западному.

А лучший западный кофе я пил в самом неиспанском городе, в Барселоне.

В Барселоне, столице автономной республики, она же провинция, Каталония.

В Барселоне, где три с половиной миллиона жителей и где ровно двенадцать зданий построил сам Антонио Гауди, ударение на французский манер, на последний слог, если верить Петру Вайлю — а причин не верить этому блестящему знатоку архитектуры, живописи и кухни у меня нет.

Хотя все наши гиды в Испании произносили Гауди с ударением на первый слог, но я читал Вайля, а потому знал, как надо произносить фамилию Гауди и даже сказал об этом гиду, но гид Катя со мной не согласилась, и тогда я просто начал глазеть в небо, на сюрреалистические шпили знаменитой Саграда Фамилия.

Но писать о них я не буду, как не буду писать о парке Гуэль и о других строениях безумного и — без сомнения — великого каталонца, потому что — как это ни печально — произошло то, что и должно было произойти.