Мег Вулицер - Исключительные

— Не знаю, — сказал Джона. — Он украл у меня мою музыку , Итан. Украл, забрал себе.

— Он же не всю ее украл, — возразил Итан. — Кое-что украл. Но на этом дело не кончается. Почти всегда есть что-то еще.

Час спустя Джона лежал на кровати в своем номере «Щедрость винодела» в легком воздушном подпитии, разглядывая огромный плоский экран, корзинку с фруктами, вид на долину Напа из окна, халат с эмблемой «Семинаров мастерства». Затем вспомнил про банджо, встал, достал его из чехла и вновь присел на краешек кровати с инструментом в руках. Струны были остры, как стрелы, и отзывались сразу. Джона с ходу вспомнил, как играть. Начал с простого, но раскатистого ритма. Он понял, как здорово у него бы это получалось, каких успехов он мог бы добиться, вместе с группой Seymour Glass или без нее. Он играл до самого ужина, воскрешая песни, которые звучали неведомо когда, которых он не помнил вообще, но все равно, как оказалось, знал.

К середине лагерного сезона не произошло ничего ужасного, и с этим Жюль и Деннис поздравили друг друга, но потихоньку, чтобы не сглазить. Однажды во второй половине дня два серьезных, немногословных скрипача после прогулки по лесу сообщили, что видели там людей. Тренера по плаванию и преподавателя гончарного дела отправили выяснять, не вторгся ли кто-нибудь на территорию… Вернувшись, они рассказали, что встретили двух молодых туристов, мужчину и женщину, которые, побродив по горам, спустились и устроили привал. Такие вещи иногда случались в пределах лагеря. Хотя лесные опушки принадлежали лагерю, туда частенько наведывались посторонние, и если они вели себя мирно, никто особо не жаловался. Время от времени Вундерлихи на всякий случай вызывали полицию: нельзя рисковать, когда отвечаешь за безопасность несовершеннолетних.

Лето с его каждодневными заботами шло своим чередом. Нашелся всего один желающий покинуть лагерь — валторнист Гарри Бержерак, который просто терпеть не мог его программу, вечно страдал без кондиционера и ни дня больше не хотел здесь оставаться. О его отъезде никто не пожалел. Но когда в начале августа танцовщицу Ноэль Бенедек обнаружили в кустах за танцевальной студией, где она, сунув два пальца в рот, звучно блевала, для консультации вызвали местного доктора, и вдвоем с медсестрой лагеря они решили, что лучше отправить Ноэль домой.

Вечером перед отъездом весь ее вигвам горевал… Девочки сидели вокруг Ноэль с таким видом, будто ее сажают в тюрьму или навек проклинают. Наспех укладывая свои пожитки в чемодан, Ноэль рыдала: «За что они так со мной? Я нормальная. Тот, кто сдал меня, раздул из мухи слона». Все девочки явились в директорский кабинет и умоляли Жюль и Денниса разрешить Ноэль остаться, но, как ни жаль было, им пришлось отказать. «Это опасно, — сказала медсестра. — За ней нужно хорошенько присматривать».

Ночью, лежа в кровати, Жюль услышала какой-то звук издалека. Скорее всего, он доносился с территории лагеря, но она не могла разобрать, что это такое. Даже Деннис услышал его сквозь сон. Жюль ожидала, что сейчас позвонит кто-то из вожатых, и как только она подумала об этом, красный телефон на прикроватной тумбе Денниса неистово зазвенел. Это был первый ночной звонок за все лето. Они ждали его. Звонила Прити, которая заведовала одновременно мультипликационной студией и уходом за ламами. «Что-то случилось с ламами, — сказала она. — Вы не могли бы спуститься?» Деннис и Жюль накинули куртки поверх пижам и выбежали с фонарями.

Обеих лам не было в стойле. Прити обнаружила это, когда пришла взглянуть на них, прежде чем выключить свет.

— И кому они только могли понадобиться? — недоумевала она. — Разве что какому-нибудь больному вивисектору. С ламами возиться — радости мало. Удовольствия примерно как от хомяков, только они большие, как страусы, и вовсе не забавные.

Всех вожатых отправили в разные стороны на поиски животных. Обитатели лагеря быстро сообразили, что происходит, и выскочили из вигвамов в пижамах, майках и трусах, присоединяясь к поисковой группе. Стояла полночь, в небе желтела почти полная луна, и весь лагерь высыпал на лужайку, в поле, к озеру и бассейну.

— Сюда! — крикнула одна девушка, и все бросились на ее голос. В свете двадцати фонарей на тропинке, ведущей к изостудии, обнаружились две ламы, прижавшиеся друг к другу. На их длинных тонких шеях висели таблички с надписями: «НОЭЛЬ ДОЛЖНА ОСТАТЬСЯ» на одной и «ТАК НЕЧЕСТНО» на второй.