Валерий Алексеев: Три юных пажа

Надежда привела Севу в восторг, и Лутовкин получил такие бурные заверения, что чуть было не пошел на попятную. «Женись, — твердил Сева, — женись немедленно, и нечего тут думать. Такое бывает раз в жизни. Это твой шанс!» Сам Сева был холост и не обнаруживал намерения жениться: он считал себя безобразнее саламандры и полагал, что лирическая сторона жизни для него навеки закрыта. Надежду, вполне ординарную девушку, он увидел совершенной красавицей и, устроив семейное счастье друга, вроде бы и сам этого счастья вкусил. Молодые нуждались в общих знакомых, которых им предстояло еще завести, и приходящий друг семьи их обоих устраивал: Лутовкин со стороны Севы мог не опасаться никаких поползновений, а Надежда в присутствии Севы безвредно расцветала и становилась взрослой и кокетливой, ей это шло.

— Ты обо мне подумай, — говорил между тем Сева, — кто ж меня будет блинчиками кормить?

Дело было, разумеется, не в блинчиках. Надежда давно уже вычислила и не без гордости сообщила мужу: «А Севка твой млеет по мне, вот так». Лутовкин не возражал: в определенном смысле это даже льстило его самолюбию. Теперь с приходом Севы в доме Лутовкиных становилось еще уютнее: он приносил с собою ауру бескорыстной заинтересованности, и «кинга», как выяснилось, хорошо расписывать на троих. Сева, как правило, уходил домой проигравшим — оттого, что сражался в одиночку против двоих да при этом еще делал маленькие поблажки Надежде, — но, как дитя, огорчался, проигрывая (вряд ли притворялся огорченным, этого он не умел).

Олега Надежда невзлюбила с первого взгляда: «Противный, и глаза у него белесые». Да и Олег постоянно над ней насмехался — вести себя с замужними женщинами по-другому он не умел.

Между тем выпитый Севой коньяк начал оказывать действие, которое принято называть благотворным.

— Нет, я заранее знаю, что неправ именно ты, — внушал Сева. — Именно ты виноват, поганый ублюдок, и чем скорее ты это признаешь, тем будет легче тебе самому. Я бы на твоем месте сейчас позвонил и покаялся: Надя, я — поганый ублюдок. Уверяю, ей это польстит…

Сева вещал вдохновенно. Самое скверное было то, что Сева считал себя вправе все это говорить: будто Лутовкин задолжал ему тысячу рублей и теперь обязан молча выслушивать великодушные рекомендации, как эти деньги лучше вернуть.

— Ладно, кончай, — не оборачиваясь, буркнул Лутовкин. — Развел агитацию. Надоело.

Сева озадаченно умолк, как будто наткнулся на стеклянную стенку.

— Может, мне вообще лучше уйти? — спросил он после паузы.

Лутовкин покраснел, повернулся.

— У тебя в доме, — напыжившись, сказал он, — у тебя в доме я таких вопросов не задаю. Но сама по себе мысль очень дельная.

Тут снова зашипел музыкальный звонок, и сердце у Лутовкина екнуло.

— Кто бы это мог быть? — оживленно промолвил он. — Интересно.

Хозяин пошел открывать, а Сева подошел к книжным стеллажам, скользнул беглым взглядом по верхним парадным корешкам и, присев на корточки, стал рассматривать нижние, туго набитые старыми брошюрами полки.

Когда Лутовкин устроил эти дурацкие смотрины, Сева рассудил: ну что ж, если человек не приучен к свободному волеизъявлению, возьмем ответственность на себя. С этого ложного шага всё и началось. Встреча состоялась в шашлычной «Ягодка».

Надежда за весь вечер не проронила ни слова и, насколько Сева мог судить по бледному пятну ее лица, даже не улыбалась. Сева знал, что в очках у него слишком испытующий взгляд, и потому сидел без очков. Фигурой, росточком и манерами Надежда походила на прилежную восьмиклассницу — из тех, что прячутся от учительских глаз не у окна, не у двери, а непременно в среднем ряду. Олег, от души наслаждавшийся «госприёмкой», подавал Севе многозначительные сигналы, призывая его приступить к исполнению. Наконец Сева решился, надел очки, взглянул Надежде в лицо — и сердце его всхлипнуло от сострадания. Детское личико Надежды было затуманено тоскливым недоумением. Похоже, она догадывалась, что ситуация для нее унизительна, но не могла уяснить почему. Видимо, общность переживания и вызвала искру: Сева тоже тяготился своей ролью и испытывал перед этим полуребенком смутное чувство вины. Перехватив его участливый взгляд, Надежда благодарно улыбнулась. «Свершилось, — сказал Олег, — есть контакт».

В тот вечер Сева дал себе слово: раз уж ввязался в эту историю, он обязан сделать всё, от него зависящее, чтобы Наде было хорошо. Впрочем, зависело от него очень немногое: был свидетелем в ЗАГСе, помогал молодым двигать мебель, приносил книги и воевал с фирменными календарями, которые Надежда развешала по стенам. Вина и жалость — это было в основе, а остальное доделала фантазия. Любопытный сдвиг произошел у Севы в сознании: все чаще ему казалось, что и семья эта, и бедный ее уют, да и сама Надежда — творение его рук…