Сергей Рафальский - Сборник произведений

Медь классической латыни отзывалась в Барине переживаниями двойственными: с одной стороны, скучной памятью толкователя «Галльских войн» Андрея Ивановича Бублика, на уроках которого даже сам лектор впадал порой в наркотический сон, с другой — сиянием древней цивилизации, блеском мирового Города и Государства, тем республиканско-цезарским патентом на благородство, которого так не хватало родным черноземам.

Если бы Марго звалась Машей и от рождения вздернутым носиком цепляла ветви кудрявых берез — Барин давно бы послал ее ко всем чертям собачьим, но перед римской горбинкой на носу раздобревшей горничной французского отеля, во все более и более редкие минуты «полного счастья» ощущал себя мифическим быком, покрывающим украденную царевну Европу…

— Чего ты хочешь, наконец? — следуя за движениями неумолимой ноги, еще раз с напором взмолился он.

«Послять папа деньег на другой льошадь».

— Но ведь ты уже купила ему целый табун!

«Больван! Это быль карьевы».

— Но у меня сейчас нет свободных денег!

«Продать “Никольин Бор”»!

И отражая попытку бокового прорыва, она хватила нападающего пяткой прямо в лоб.

Отшатнувшись, Барин пришел в себя и встал на ноги… Продать Николин Бор! Наследством своих отцов он дорожил, в общем, лишь, как возможностью бывать на немецких курортах, обедать в парижских ресторанах и отдыхать — неизвестно от чего — в Савойских отелях или на Лазурном Берегу. Все хозяйство вели управляющие и приказчики, которых он презирал с безусловной и полной взаимностью. Порой, насмотревшись на иностранных хозяев — работяг, Барин начинал мечтать, как он погонит все свое разноцветное жулье в три шеи и сам начнет разворачиваться по-европейски: многополье, севооборот, машины, искусственное удобрение, породистый скот, правильное лесное хозяйство… Однако во всяком большом деле есть множество маленьких начал и вот именно как начинать — Барин совсем не знал… Едва ли он даже улавливал разницу между пищевым режимом лошади и коровы. В результате все продолжалось по-старому, а когда доходов не хватало, т. е. когда управляющие оставляли в пользу Барина одни протори и убытки — пускался в оборот какой-нибудь ломоть вотчины. Так была продана мельница на реке Соже одному бельгийскому мещанину, Аляская пустошь — американской компании по торфяным разработкам и значительный кусок на урочище Заречном — разворотистому соседу из мелкопоместных по прозванию «Раскосый». Но Николин Бор! Лес, в который — если не считать черных порубок окрестных сел — топор дровосека забирался только в смутные времена Великого Преобразователя, когда из Чухонского Луга собирались создать новую Голландию и спешно — бревнами и людьми — мостили болото для будущей и, за смертью Гениального Плотника, навсегда заброшенной плотины! Вольное зверье, к вящей радости крайне редких охотников и немногочисленных мужицких браконьеров, плодилось и размножалось в нерушимом Бору, почти как в библейском раю.

Сам Барин, правда, никогда не пускал в ход купленные неизвестно зачем двухстволку и штуцер. Но его отец, его дед и прадеды до бесконечности — полевали часто и удачливо. Лосьи рога, медвежьи шкуры, кабаньи головы — густо висели в заброшенных комнатах и валялись на чердаках родного гнезда, а устное предание сохранило память об отдаленнейшем, времен царя Ивана III, предке боярине, настоящем Немвроде. Ходил он в одиночку на медведя, валил лосей целыми косяками и погиб в Николином Бору, но не от звериного когтя, клыка или рога…

Раз, когда боярин, припоздав в безуспешной погоне за сохатым и, как водится, потеряв свиту, возвращался домой — у впадавшего в глубоченное озеро ручья увидел он голую девку. Она чесала зеленые волосы и смеялась таким смехом, что охотник слез с бунтующей, храпящей и мгновенно покрывшейся пеной лошади и пошел к ручью. Через три дня верные холопы нашли его по седой бороде, как пук сухой травы торчавшей из бездонной трясины.

Старый стольник не был ни первым, ни последним. Многих и многих водила, кружила, пугала, сводила с ума и топила лесная нежить. Если верить мужикам, над всем Бором стоял хозяином старый Леший, ему подчинялись квартальные лешаки и непросчетная сила околоточных лешачат и ведали они всем: и болотняками, и водяницами, шушугами, и шишигами, и ауками, и гуками.

Насупротив лешего сидела в своей избушке Баба-Яга. Кащея бессмертного в Бору не было, т. е. — «в те поры» он значился, но выбыл неизвестно куда…