Сергей Рафальский - Сборник произведений

Философствуя на сексуальные темы в их европейском аспекте, Александр Петрович неизменно вспоминал те разные коробочки («на квартиру», «газ», «электричество», «стирку белья», «кино», «непредвиденные расходы» и т. д.), по которым французские трудящиеся после получки раскладывали свое жалование — в течение последующего месяца придерживаясь установленной диспозиции с прямо титанической точностью и упрямством.

Александр Петрович тоже попытался было рационально распределить свою получку, но на второй же день, возжелав к ужину черного английского пива — залез в «непредвиденные расходы», потом — после воскресного «великого выхода» с участием очень веселых девушек — должен был взять из «квартирных» и — в конце концов — как всегда, почил на кредите в русской лавочке и добрососедском займе.

Нечто вроде таких же коробочек виделось Александру Петровичу и во взаимоотношениях примерной европейской семьи. За исключением особых явлений, обычно попадающих в трагическую литературу или патологическую медицину — весь запас своих душевных возможностей Madame, выходя замуж, распределяла как бы по коробочкам: «чувства к мужу» (самая большая), «к детям», «к родственникам», «к друзьям» и, наконец, «непредвиденные расходы», т. е. некая толика чувств под спудом — на всякий случай. Если по избытку темперамента у «Madame» или нехватке его у «Monsieur» таковой случай вырисовывался за горизонтом — соответствующая рубрика покрывала его без всякого ущерба для прочих. А при перерасходе — у всех занималось понемножку, так что никто ничего не замечал, и семья продолжала стоять, как Пизанская башня — с абсолютной, хоть и наклонной, устойчивостью.

Все это Александр Петрович лишний раз прорабатывал в своем мозгу, стараясь убедить самого себя, что молодая девушка двусмысленной улыбкой никаких конкретных предложений ему не делает, а просто — как начинающий охотник на тронутом молью чучеле галки — упражняется на нем для будущих возможностей… Однако слабо сердце человеческое: как трубка с опиумом морально разложившегося китайца, его притягивает иллюзия, и порой, одной только стыдливой ладонью прикрывая грубый и скучный разум, оно торопливо начинает разворачивать в воображении жизнь так, как ему хотелось бы, чтоб она была… И вот в мечтах Александра Петровича (при обстоятельствах более или менее правдоподобных и даже не без художественно найденных бытовых деталей) Марго стала освобождаться от совершенно необходимых в нашем климате туалетных частностей… Сначала в верхней части туловища, а потом… Но тут он дошел до русской лавки…

Впрочем, это была не вполне русская лавка: содержал ее нацмен, веселый человек с орлиными глазами и бараньим носом. Во время войны он практиковал черную биржу с лихостью волжского разбойника и цены творил, как Господь Бог мир — из ничего, иногда принимая во внимание пол, возраст, внешний вид и общую интеллигентность покупателя, а иногда и вовсе ничего в рассчет не принимая и просто забирая вверх, пока хватало духу. Так что Иван Иванович, встретившись на символическом тогда базаре с Иваном Никифорычем, в случайном разговоре вдруг узнавал, что сегодня же, у того нацмена, заплатил за «черный» сахар в полтора раза больше своего собеседника.

С наступлением мирных времен свободе артиста, разумеется, пришел конец. Но подлинный талант на огне не горит и в воде не тонет. Шмякнув, например, на весы ломтик ветчины для Александра Петровича, нацмен весело объявлял: «Сто пять франков!» и тут же поправлялся: «Т. е. — извини- т. е — сто десять!» А когда у кассы подводился общий счет, оказывалось, что ветчина уже поднялась до ста пятнадцати. Как-то Александр Петрович заметил и взволновался. Нацмен хладнокровно вычеркнул одну лишнюю пятерку: «Понимаете, дорогой, такая жизнь! В магазине столько народу, один просит того, другой этого — голова кругом идет!»…

К чести его надо заметить, что кружилась она как земной шар — всегда в одном направлении, и вместо ста десяти — сто пять он не посчитал ни разу в жизни. Теперь снаружи своей лавки он отпускал овощи косой и крикливой бабке, известной во всем русском квартале прелюбодейке и сплетнице. Заметив Александра Петровича, поманил его рукой: «Зайдите, человеческий человек! Есть дело!»…

Пока бабка, кокетничая с хозяином, перелапывала все пирожные и булки и, не купив ни одной, вспоминала, что ей еще нужно, к Александру Петровичу пристал ожидавший очереди клиент, очень милый, в сущности, старичок, князь с фамилией на «дзе», бывший нижегородский драгун, бывший бонвиван и, в частности, обжора.