Сергей Рафальский - Сборник произведений

Ужас, оставленность и ярость душили его… Он хотел настоящего чуда, и вот он несет его на плечах. Теперь уже все равно: надо спрятать труп где-нибудь до зари, чтобы потом зарыть его окончательно… Хорошо, что «предателя» в краже не заподозрят…

Тропа подымалась на пригорок, на котором чернело несколько кривых, вычурных дерев… Обливаясь потом, Иуда добрался к ним и остановился в изнеможении отвращения и отчаяния: он узнал место. У ног его начинался обрыв — сюда сбрасывали городские нечистоты. Это была свалка.

— Что ты задумал — делай скорее! — сказал вдруг труп голосом Учителя.

Иуда завыл глухо и трудно, как в сыпучих песках плохого сна, и хотел отбросить от себя свою ношу…

Но, вот именно, ноши больше не было.

Дико озираясь вокруг, в обманном свете подымающейся еще далеко за горизонтом зари, различил горбатые спины камней среди темной шерсти травы, но ничего похожего на труп.

Держась за колючий куст, заглянул вниз с обрыва. В лицо ему пахнуло дурным дыханием разлагающихся нечистот, но его страшной ноши и здесь не было.

Внизу гниющая гора отбросов смутно светилась, как будто тем же противным желтым излучением.

Вот по ней пробежало одно темное пятно… Второе… Третье…

— Крысы! — застонал Иуда, корчась в смертельной муке. — Крысы!. — И он стал пятиться назад, пока не уперся спиной в ствол дерева и не задохнулся в спазме отчаяния…

Над ним, сквозь кряжистые, кольцами лукавого Змия гнущиеся ветки, сияли высокие, чистые, частые звезды…

— Ты! — сказал вдруг Иуда, глядя куда-то в бесконечность, между вечных звездных огней…

— Ты! — повторил он, не находя слов, трясясь всем телом и всхлипывая. — Зачем Ты меня растоптал, Ты…?

Его руки, размазав по лицу неуемные потоки слез, быстро распутали под плащом пояс и перебросили через ветку…

Звеня тишиной, вечер, как медленная река, плыл над зреющими нивами. Вдали, в золотистой прозрачности, за последними серосиними рубежами оливковых рощ, пологие горы, лиловея подпалинами теней и кустарников, казалось, подошли ближе и присели. То здесь, то там почти черные кипарисы, с нежной стройностью одетых в темное девственниц окружали разбросанные на равнине холмы поселков. Теплая пыль, поднятая сандалиями путников, среди двух стен колосьев долго, как засыпающая бабочка, уcаживалась на дорогу. В молитвенной торжественности полей и неба, словно в священном притворе, невольно понижались голоса идущих, и некоторое время они шагали молча. Но томившая сердца их тревога одолевала таинство вечера и в нервном разговоре они снова и снова обсуждали только что слышанное в городе: исчезновение тела Учителя, самоубийство Иуды, слухи о воскресении или его наглой подделке. Оба были давними последователями Казненного и теперь не знали, что и думать. В воскресенье они не верили: если Учитель воскрес, то где скрывается Он, когда среди самых близких и верных Его нет? Как мог Он совершенно нагой (погребальные покровы остались в гробу) искать приюта у чужих? И кто решился бы его приютить? И, наконец, стоило ли воскресать, чтобы, как самый презренный вор, прятаться неизвестно где? Перебирая всех наиболее стойких учеников, спутники не находили никого, кто бы способен был украсть тело. Вот разве Иуда… Но он повесился.

Между тем вечер подошел еще ближе к ночи. В быстро темнеющем небе распустилась трепетная почка первой звезды. На перекрестке — из-за стены спеющих колосьев, — вышел приятный на вид человек, приветливо поздоровался и пошел в том же направлении. Поневоле завязался разговор и, конечно, о последних событиях. Так как новый спутник с явным уважением говорил о Казненном, ученики, чтобы облегчить невыносимую тяжесть всего, что свалилось на них в последнее время — понемногу раскрыли ему свои горести и свои сомнения. Третий долго слушал в молчании как будто благожелательном.

— Вы говорите о воскресении, как о простом возвращении в прежнюю плоть, — наконец заговорил он, на ходу проводя рукой по склоненным на краю дороги колосьям, словно лаская или благословляя их. — Так воскрес тот друг, которого Учитель вызвал на третий день из тьмы могильной. Все знают, что он жив до сих пор, но никто не сомневается, что в свой час он снова станет на пороге смерти и уже некому будет позвать его обратно. Учитель же говорил вам о воскресении в жизнь вечную, когда воскресший проходит смерть, как врата побежденной крепости, которые уже не закрываются за ним… Этот земной мир и другие, ему подобные, пребывают в Духе, словно капля воды в большой воде. Воскресший в Духе тем самым живет во всех мирах одновременно. Он может из вещества вызвать свою земную плоть, и вот шаги его подымают дорожную пыль, и коснувшись его одежд, вы думаете: это настоящая шерсть и притом не от горных овец — та грубее и жестче. Воскресший в Духе может есть и пить, потому что тело его — есть его тело и во всем подобно вашему, но он может обходиться вовсе без пищи и питья, потому что живет и вне плоти. Он бывает одновременно и здесь, и за тысячу тысяч стадий отсюда, входит в дом сквозь запертые двери, а когда садится, — старое кресло скрипит от его тяжести. Он может снова оставить свою плоть и снова найти ее — так же, как вы берете одежду, которая покорно ждет вас там, где ее повесили. Однако трудно понять жизнь вечную еще не прошедшим через смерть и воскресение… Так же трудно, как Иуде догадаться, что Новое Царство сбывается в Старом, как будто никак не разрушая его. До тех дней Победы, о которых мечтал Иуда, должны еще пройти многие тысячелетия и окончательное Царство Славы не провозгласится на площадях под рев труб и клики воинов. В Древнем Завете человек был трепещущим рабом Вечного, в Новом — должен учиться ощущать себя Его сыном, и только в Завете Духа станет победителем самого себя и Мира и научится творить дела Отца: выйдет за пределы Земли, оживит мертвые планеты и сотворит существа по образу и подобию своему. Он перестанет думать о первородном грехе и в Вере Торжества встретится с Сущим…