Сергей Рафальский - Сборник произведений

Одинокий пастух на горе, одинокий рыбак на пустынном берегу, благочестивая девушка одна в своей комнате — удостаивались видеть то, что могло бы повернуть мировую историю, если бы осуществилось в храме, на площади, на торжище — одним словом: при всех…

Бог избегает убедительности и делает все, от него зависящее, чтобы пройти незамеченным…

Однако мир уже стал равнодушен к одиноким счастливчикам, которые, как отдельные рыбки из переполненной сети, удачно выпрыгивают из всеобщей погибели. Сейчас должны спастись все или никто… Никакой игры в прятки с чудом больше быть не должно.

«,Быть не должно!» — повторил Иуда настойчиво и даже гневно, глядя в стену, на которой вызывающе торчал ржавый гвоздь с обрывком веревки. «Быть не должно»! И пройдя через комнату, он наклонился над умывальником, плеснул в лицо еще сохранившей свежесть глубокого колодца водой, крепко вытерся шершавым полотенцем, расчесал волосы, оправил одежду и поспешно вышел.

Полузакрыв глаза и откинувшись на спинку глубокого переносного кресла, Первосвященник сидел во внутреннем садике своего дворца и, не спеша, передвигал, как четки, спокойные, отчетливые мысли.

На коленях его лежала только что прочитанная, присланная на отзыв рукопись. Молодой автор, красноречивый и знающий, — не выходя из канонических границ — говорил, как и Тот оголтелый, которого недавно казнили, — о грядущем искуплении. Но яд остается ядом, в какой сосуд его ни влей. Наш мир труден и как будто неустроен — был, есть и будет, — и самый большой соблазн в нем — желание сделать его лучше, чем это удалось Богу.

Зашуршал гравий, и на цветущий куст легла густая, темно-лиловая вечерняя тень. Первосвященник открыл глаза:

— Что тебе, Иоахим?

— Господин Иуда настоятельно просит Вашу Святость принять его по очень важному делу.

Первосвященник поморщился. После суеты в кулуарах суда, со швырянием денег и криками о «крови невинной», — естественное отвращение к предателю усугубилось в нем брезгливостью, которую нормально вызывает в здоровом сознании всякое проявление истерии…

— А что ему нужно?

Верный служка с осторожной усмешкой развел руками:

— Он не пожелал мне сообщить, Ваша Святость.

— Ну что ж… Проси!

Иуда чувствовал, как к нему относились все, с кем он вел трудные и мерзкие разговоры. Это было добавочной нагрузкой к его собственным и без того обремененным переживаниям, но в общем — не слишком угнетало его: Иуда понимал людей и не переоценивал их. Однако сейчас он во что бы то ни стало хотел быть если не приятным, то приемлемым. Он вошел совершенно спокойно, поклонился с уважением, но без унижения и, проделав весь обычный ритуал представления Первосвященнику, опустился на скамью, на которую указала ему тонкая, бледная старческая — в священных кольцах — рука, как раз в то мгновение, когда надо было и как раз как надо. Сел и ждал.

Внимательно осмотрев его из-под полуопущенных ресниц, старик пошевелил пальцами на ручке кресла и тихо спросил:

— В чем дело?

Иуда изложил все, что услышал от своего нежданного гостя: что распускаются слухи, будто Казненный обещал в третий день воскреснуть, что сегодня как раз последняя ночь и что необходимо принять меры, дабы разгромленная секта не возродилась снова.

Все так же тихо и не меняя позы, Первосвященник, чуть-чуть брезгливо, уронил:

— Я уже распорядился поставить у склепа стражу…

Иуда еле удержался от улыбки: принимая во внимание его недавнего посетителя, догадаться об этом было нетрудно… Однако он искал гарантии не только против фальшивого, но и против бесполезного чуда…

— Осмелюсь заметить Вашей Святости, что поставленной стражи недостаточно. Всем известны только самые близкие ученики, постоянные спутники Казненного, однако никто не может с уверенностью сказать — не было ли Ему сочувствующих и среди самых верных слуг власти: многие ждали Нового Царства… Вот если бы Прокуратор поставил своих солдат.

Они только что прибыли с отдаленных границ Империи и еще не успели привыкнуть ни к местным девкам, ни к местному вину, ни — даже — к языку. Пока что их ни подкупить, ни уговорить нельзя…

— Этот человек, — думал Первосвященник, — считает, что предал «кровь невинную», но не хочет позволить другим удовлетворения, для него уже невозможного. Так евнух стережет жену своего хозяина, которую и любит, и ненавидит, и взять не может…