Сергей Рафальский - Сборник произведений

(— Вот оно! — екнуло в душе о. Афанасия: второй раз ему говорили о Великой Надежде…)

— Все мы знаем, что одна из самых передовых стран в капиталистическом мире в свое время заселялась каторжниками, которым в жены посылали пойманных во время облавы проституток… Возможно, — думал я тогда, — что и погоняющие наше обреченное человечье стадо убийцы, палачи, изверги, садисты — закладывают фундамент иной лучшей — высшей — свободной от капиталистических язв жизни…

(— В общем — тот же грузчик, несущий пианино, удивляясь неожиданному параллелизму, отметил отец Афанасий.)

— Что же вы теперь думаете? — нетерпеливо спросил библиотекарь, так как эсер вдруг замолчал и зябко ушел весь — почти до бровей — в поднятый воротник.

— Что ж теперь… — глухо отозвался тот. — Обреченные вымерли, палачей расстреляли, а мечты и следа нет… Лагерями давно правят чиновники и то, что было страшным исключением, стало бытом… Через наш городок каждый день гонят на работу заключенных и так называемые «вольные» люди даже как будто этого не замечают. До того нормально, что каждый десятый гражданин почему-то лишается свободы. Так, я думаю, мимоезжий Чичиков, засыпая после сытного обеда у Собакевича, смотрел, как на барском дворе порют провинившихся крепостных… Раньше бежавших с каторги настоящих уголовников ловила полиция, а население, при случае, даже помогало, чем Бог послал.

(— «Хлебом кормили крестьяне меня», — мысленно пропел отцу Афанасию почти шаляпинский бас.)

— …А теперь каждый зверобой возьмет на мушку и скрутит руки, потому что получает премию и боится доноса… И царизм, и феодализм, и капитализм ликвидированы, а страдания от социальных неустройств остались и — даже — увеличились… И неравенства сколько хочешь… Где даровые коммунальные услуги, даровое обучение, сближение зарплаты физического и умственного труда первых лет революции? Снова у нас есть вельможи и смерды и надо очень глубоко заглядывать в прошлое, чтобы увидеть такое же могущество у первых и такое же бессилие у вторых. И то сказать: эксплуатация происходит из насилия человека над человеком и уничтожать ее насилием — это все равно, что лечить простуду сквозняком.

— Когда я работал в канцелярии на шарикоподшипниковом заводе, — и для самого себя несколько неожиданно вступил отец Афанасий, — я получил комнату в старой барской уплотненной квартире. Соседями было двое металлистов — отец и сын. Конечно, все разговоры их до одного слова слышно… Отцу, как он клялся, жизнь надоела, и зудел он без конца. Сын то помалкивал, то удерживал батьку, но тот прямо на рожон лез… — Вот, говорит, треплюсь я с ударной моей работы домой и вижу в витрине портцыгарчик выставлен, цветного золота и с уральскими камнями — как миленький. 20. 000 рублей и точка… А я вдвоем с моим единородным героем труда еле-еле две с половиной в месяц выбиваю. Как же мне такой портцыгарчик себе к празднику Великой Пролетарской Революции и тридцатипятилетию беспорочной трудовой вахты на любимом заводе поднести? — Сын пробурчит что-нибудь, дескать, да брось ты… охота тебе… с тобой потом не оберешься… А старик все нажимает… Бывало, — говорит, — купец выезжает на рысаке и в енотовой шубе, а благодетели нам на ушко шепчут: как зарежем купца — для всех шубы будут. Вот мы его резали-резали, резали-резали, до того разошлись, что и своих кое-кого полоснули, а на поверку трудовой массе и пальтеца на рыбьем меху справить невозможно… Однако бают, что у министерской сучонки шестнадцать шуб на всякий трудовой случай. За границу за особых зверьков дорогие деньги платили и везли их не как кулаков — в сыпняцких теплушках, а в особых вагонах с синими стеклами, паровым отоплением, электрическим освещением и фельдшерами в белых халатах. И теперь, как на опытной ферме сто шкурок соберут — сейчас же их в столицу отсылают… И мамзели приятно, и зоотехнику орденок, как с куста!

Эсер невесело усмехнулся: «Боевой старик. Пропадет зря — обязательно кто-нибудь сработает… Ведь в нашей стране как — если трое (это я, конечно, без намеков) поговорят по душам — на другой день поступает четыре доноса… Именно люди — это самый грандиозный провал нашей величайшей из Революций… Когда-то лагери были тем местом, где вы могли слышать самые живые интересные мысли, самые смелые высказывания. Это были все люди, воспитанные старой жизнью — они не сдавались и себя не стеснялись… Но вот пошли новые поколения, и лагери замолчали, как и вся страна, впрочем… Теперь лагерь — это вроде черной лотереи. Раз выпало — значит так и надо: Его Величество Случай! Сиди и помалкивай, чтобы срока не продлили… Вместо освобожденных Прометеев, которые должны были населять Голубые Города будущего, к нам вернулись гоголевские герои. Восстановился самый удушливый дореформенный быт. Вот у нас в городке заведующий школой трудовых резервов за счет общежития расширил свою и без того барскую квартиру, а ребят выставил ко всем чертям собачьим… А в селе по соседству председатель предъявил учительнице ультиматум: не придешь переночевать — дров не дам… Прочтите все, что писалось в последние годы перед революцией в обличительной прессе — нигде ничего подобного не найдешь! Общественная атмосфера была иной, общественная совесть была иной и от малейшей несправедливости подымалась в прессе буря с участием всех лучших сил… Как говорит один уже «изъятый» писатель — в те годы и горе ласковей было… Теперь капитализм формально уничтожен, но вместо коллективистского братства — повсюду одна волчья схватка: кто кого съест…