Наталья Ключарева - Деревня дураков (сборник)

Цель нашего пути – деревня Кучино – тоже оказалась пришпилена к реальности одной лишь синей табличкой указателя – единственной внятной приметой этого места. Всё остальное соскальзывало в беспредметную морось, из последних сил упираясь в жизнь гнилыми жердями и журавлями колодцев.

На краю деревни, казавшемся краем света, чувство угасания, сумерек мира становилось почти осязаемым. Репейник и обрывки колючей проволоки цеплялись за одежду. И казалось, нечто одушевленное тянется к нам из этой мерзлой грязи, присыпанной первым снежком.

– Когда мы приехали сюда первый раз, – сказала Татьяна Георгиевна Курсина, осторожно ступая по грудам битого стекла и ржавого железа, – неуютнее всего было от мысли, что на сотни километров ни единой живой души. Но стоило так подумать как мы увидели людей. Они ходили среди бараков и улыбались жуткими застывшими улыбками… Потом выяснилось, что часть помещений зоны занимает психоневрологический интернат.

Несколько полуразрушенных строений у деревни Кучино – это единственный в стране музей истории политических репрессий Пермь-36. Историк Татьяна Курсина – один из его создателей и исполнительный директор.

В советское время зона Пермь-36 имела особый статус. В этом лагере с двойной системой укреплений содержались настоящие враги режима, а не мифические японские шпионы. Здесь сидели лидеры национально-освободительных движений из союзных республик – некоторые были осуждены за вооруженные мятежи, – а также известные диссиденты. Опасных заключенных этапировали в Пермь-36 из мордовских лагерей, которые оказались недостаточно надежными: оттуда информация просачивалась за границу.

По воспоминаниям одного из лидеров литовского антисоветского сопротивления Балиса Гаяускаса, заключенные не знали, куда их привезли. Ехали в глухих вагонах, без остановок. Вокруг зоны высокий забор. И вокруг барака, где жили, – тоже забор. Свое местонахождение определили по пению птиц. Балис Гаяускас по образованию орнитолог.

Вскоре информация стала утекать и отсюда. Сергей Ковалев продолжал вести и переправлять на волю «Хронику текущих событий».

Поэт Василь Стус, осужденный за публикацию стихов за рубежом, находясь в заключении, был выдвинут на Нобелевскую премию. Накануне заседания Нобелевского комитета Василь Стус погиб при невыясненных обстоятельствах в камере штрафного изолятора. Случилось это в 1985 году, когда Горбачев официально заявил, что в СССР больше нет политзаключенных. На самом же деле колония для врагов режима Пермь-36 была закрыта только в 88-м.

Неприступная зона поразительно быстро пришла в запустение. Приехавшие сюда в начале девяностых пермские историки застали уже полную разруху да сумасшедших, которых кому-то, видимо, показалось удобным содержать в особо укрепленных лагерных бараках.

Когда был создан мемориальный центр Пермь-36, психоневрологический интернат переехал в другое место. Добровольцы, в основном старшеклассники и студенты, отремонтировали несколько строений, в одном из них открылась экспозиция.

Туда, в музейный барак, и уходит Татьяна Георгиевна Курсина – отогреться от стылых уральских дорог и подготовиться к экскурсии школьников, которые вот-вот должны приехать. Я остаюсь одна во дворе зоны.

Делаю несколько шагов, заглядываю в оконный проем соседнего барака, вижу упавшую наискосок кровельную балку, сухие остовы крапивы, снежную крупу на полу. Достаю фотоаппарат, чтобы сфотографировать вышку конвоя. И вдруг ловлю себя на странной скованности, вороватости движений. Будто я делаю что-то недозволенное. Будто кто-то наблюдает за мной и сейчас последует окрик. Ветер доносит яростный лай собак – и спина холодеет. Секунду спустя понимаю, что это брешут псы в деревне Кучино, запоздало откликаясь на наш приезд. Стряхиваю с себя наваждение. Иду дальше, зачем-то повторяя про себя, что я свободна . Поднимаю глаза на двухэтажное здание для лагерной охраны – и сталкиваюсь взглядом с человеком в форме. И опять – на мгновение становится нехорошо, хочется провалиться сквозь землю. Спохватываюсь, вспоминаю, что музей круглосуточно охраняется, а значит, на меня – без всякой злой мысли, просто со скуки – смотрит дежурный милиционер. Из того же окна, откуда вохровцы наблюдали за врагами народа.

Тут я понимаю, почему Татьяна Георгиевна так быстро вошла в музей. Не только из-за холода и предстоящей экскурсии. Это единственное место, где можно укрыться от Зоны, вырваться из чужого дежавю. И я спешу сделать то же самое.