Наталья Ключарева - Деревня дураков (сборник)

– Кстати, на будущее. От молока я бы тоже не отказался.

Костя сидел на столе и держал в руках буханку и колбасу, яростно впиваясь то в одно, то в другое. В его дикарских повадках, однако, уже не было отчаяния человека, летящего вниз головой. Мимика неуловимо изменилась, будто в глубине глубин появилась точка покоя, и Костя, болтавшийся в мире без руля и ветрил, нашел соломинку, за которую ухватился.

Отец Константин понял, что встреча состоялась, но не стал ничего выспрашивать. Костя тоже не счел нужным посвящать его в подробности. Он наелся, запихал оставшиеся куски в карманы грязной детдомовской куртки, спрыгнул со стола и, не прощаясь, прошмыгнул в дверь.

Отец Константин хотел вернуться к ремонтным работам, но не нашел ни молотка, ни банки с гвоздями, которые оставил на табуретке под умывальником.

Вечером заглянула Евдокия Павловна.

– А он Любке окна фанерой заколачивает, – сообщила маленькая директриса и вопросительно взглянула на отца Константина, словно не зная, как ей реагировать на происходящее.

– Ну, посмотрим, – сказал тот. – Вы только не звоните никуда, пожалуйста.

– Мужики до сих пор на свадьбе, – удрученно вздохнула Дуня, предвидя страшную встречу с озверевшим в недельном запое мужем. – Телефон пока не работает. Но когда починят, Клавдия сразу позвонит. Сами знаете.

На последних словах Евдокия, думавшая вовсе не о телефоне, а о своей мучительной семейной жизни, неожиданно расплакалась.

– Если б вы знали! Если б вы только знали! – беспомощно повторяла она, заливаясь слезами.

Отец Константин сел рядом, и Дуня по-детски уткнулась ему в плечо, всхлипывая во весь голос.

На следующее утро отец Константин отправился в интернат, откуда сбежал Костя. Надо было опередить Клавдию Ивановну. Он шел пешком, иногда припуская трусцой, чтобы согреться. Шофер Вова, вопреки железному зароку не пить утром, тоже пропал на свадьбе в Пустом Рождестве. Ведь женился его армейский товарищ.

До интерната было недалеко, километров двадцать. К обеду отец Константин уже сидел в директорском кабинете, раз за разом объясняя ситуацию. Увидев рыхлое, беззлобное лицо детдомовской начальницы Ольги Владиленовны, он понял, что надежда есть. И не ошибся.

Когда переговоры перевалили за второй час и сгоравшая от любопытства секретарша унесла поднос с нетронутым остывшим чаем, Ольга Владиленовна, хмурясь, начала сдаваться. Отец Константин, исчерпавший к тому времени все аргументы, с ужасом почувствовал, что его может не хватить на самое последнее крошечное усилие.

Но в эту минуту сама директриса пришла на помощь.

– А правду говорят, – спросила она, таинственно понизив голос, – будто скоро конец света?

Не в силах сопротивляться, отец Константин побежденно кивнул.

– Ладно, пусть поживет, – суеверно согласилась Ольга. – Чего уж. Пока будет в бегах числиться. А там, если что, на восстановление подадим. Раз такое дело.

Поздно вечером, возвращаясь в Митино, отец Константин с удивлением заметил, что в школе светится окно. В учительской сидела маленькая Евдокия. Увидев отца Константина, она поспешно приложила носовой платок к лиловому синяку под глазом.

– Упала, – неумело соврала Дуня, отводя взгляд. – Приморозило, скользко так. А я вот заработалась. Дел невпроворот. Спасибо вам за всё. Спокойной ночи!

У закрытого магазина гудели вернувшиеся со свадьбы мужики. Палыч, муж маленькой Евдокии, месил кулаком воздух, агитируя пойти к самогонщице Альке. Вовка, собиравшийся с завтрашнего дня все-таки приступить к работе, невнятно отнекивался. Угрюмый Пахомов молчал, созерцая свою неподвижную мысль.

– Кузьма Палыч! – окликнул отец Константин.

Кулак замер и медленно опустился. Палыч, сбитый с боевого ритма, незаметно соскользнул в слезливо-добродушную стадию.

– Батюшка! – умилился он. – Ты смотри! Тоже ночью бродит, как простой смертный!

– Кузьма Палыч, ты, значит, жену бьешь?

– Бью! – с неподдельной горечью воскликнул Палыч. – Бью, отец! Да разве до нее достучишься!

Неделя прошла сравнительно мирно, не считая ежедневных скандалов со стороны уязвленной Клавдии Ивановны. Пенсионер Гаврилов под шумок сочинил и отправил в епархию первое анонимное письмо, стилем которого остался очень доволен.

В доносе в скупых чертах обрисовывалась история Любки и Кости, и предельно корректно, хоть и язвительно, указывалось на несовместимость покровительства блуднице и беглому разбойнику с саном отца Константина.