Наталья Ключарева - Деревня дураков (сборник)

И вот стряслось новое чудо.

– Сегодня в школу забрался беглый детдомовец, – с воодушевлением вещала Клавдия Ивановна. – Все перевернул. Но это неважно. Заманили его супом в столовую и заперли. Ущерб, конечно, непоправимый. Но я опять не об этом. Стали, пока он там колотился, звонить в интернат. И выяснили, что этот малолетний висельник – знаете кто?! Сын нашей Любки! Чудо! Ведь его трехмесячного увезли! А он именно сюда приблудился! Чудо!

– А сейчас он где?

– Депортировали обратно, – отмахнулась Клавдия Ивановна. – Но ведь правда невероятно – прибежал точь-в-точь туда, где родился! Что молчите? Опять сомневаетесь?

– Я думаю, он знал, куда бежал, – вынужденно ответил отец Константин, который предпочел бы отделаться молчанием.

– Это ж надо, какой Фома неверующий! – изумилась Клавдия Ивановна. – Как вас только в священники-то пустили?!

На следующий день у магазина отец Константин увидел лежащие в ноздреватых сугробах велосипеды. Семеро таджиков с лесопилки приехали за растворимой лапшой. Они появлялись в деревне только в случае крайней пищевой необходимости и только все вместе. Как объяснила отцу Константину фиолетовая продавщица Нина, таджики смертельно боялись Вовку, который приобрел в армии стойкую ненависть к саблезубым чуркам и бил всех без разбору.

Рядом с велосипедами крутилась Любка, где-то пропадавшая с самого дня их знакомства. Она была в боевом настроении: рубила воздух ребром ладони, грозила кулаком пустой улице и запальчиво переругивалась с невидимым собеседником.

Когда таджики один за другим стали выходить из магазина, Любка заметила отца Константина.

– Ага, святейший! – пронзительно крикнула она, и таджики бросились к своим велосипедам. – Думаешь, Любка не человек?

– Не думаю.

– А Любка – человек! И чурки – люди! – Любка махнула рукой в сторону поспешно отъезжавших таджиков. – А никто не верит.

– Я верю.

– Ты? Да на кой ты сдался?! Если я сама себя забываю. Психовка! Лисица блудливая! Вот я кто!

– Ты человек.

– Да иди ты! – сморщилась Любка и отвернулась.

Отец Константин потоптался на месте и подумал, что, видимо, разговор окончен. Но тут Любка глянула через плечо и плаксиво сказала:

– Отняли у меня доченьку. Вот я и скурвилась. А то смотрела бы в ее чистые глазоньки и себя в порядке держала…

– У тебя их двое, значит, было? Детей-то?

– Да нет, одна. Малюсенькая такая, а орала – уши закладывало!

– Так это ж сын!

– Сын? Ну, может, и так. Давно это было.

Отец Константин не успел дойти до дома, как его догнала запыхавшаяся Евдокия Павловна:

– Батюшка, на помощь! Ни одного мужчины не найти! Все в Пустое Рождество укатили! На свадьбе гуляют!

– Что стряслось?

– Помогите унять мальчишку!

– Вчерашний? – уже на ходу уточнил отец Константин.

– Да-да! Вернулся! Что теперь будет? Он же нас по бревнышку раскатает!

В маленькой митинской школе стоял такой грохот и стук, будто внутри работала бригада лесорубов.

– Мы детей по домам распустили, от греха подальше, – испуганно пояснила Евдокия Павловна. – Клавдия Ивановна заперлась в учительской. А я вот за подмогой сбежала.

– Вы тогда тоже в учительской посидите, – велел отец Константин.

Евдокия Павловна скрылась за дверью, щелкнул замок, и по полу провезли что-то тяжелое, видимо, директорский стол.

В первом же кабинете отец Константин обнаружил бесновавшегося мальчишку. Завернувшись в занавеску, тот скакал по партам и лупил поварешкой в алюминиевую кастрюлю из столовой. Вторая кастрюля, поменьше, с надписью «Компот» красовалась у него на голове. У доски валялись обломки стульев, присыпанные землей из цветочных горшков.

Увидев отца Константина, беглый детдомовец поступил самым неожиданным образом. Рывком скинул с себя всю амуницию, спрыгнул с парты, подбежал, обхватил его обеими руками, уткнулся – и замер. В наступившей тишине долго и одиноко дребезжала катившаяся по полу истерзанная кастрюля, пока наконец не врезалась в стену.

Не расцепляя рук, мальчишка поднял залитое веснушками востренькое лицо и обворожительно улыбнулся. На отца Константина глянули холодные Любкины глаза. Спохватившись, детдомовец притушил взгляд пушистыми ресницами и улыбнулся еще шире.

– Ты кто? – с фальшивой детскостью спросил он.

– Отец Константин.

– А я – Костя! Можно, я у тебя пока поживу?

– Валяй.

Они вышли из разоренного кабинета. Не отрываясь от отца Константина, Костя извернулся и лягнул дверь учительской: