Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

И так весь день...

Но иной раз скотина терялась — угонял ее одноногий бесенок Саси. Сколько ни искал Зе — не находил. «Ох, Саси, ни дна тебе ни покрышки», — беззлобно бранился вакейро, но в конце концов нападал на след и крест-накрест складывал две палочки в неглубокой ямке — Саси жуть как боялся креста. След приводил к соседнему паст­бищу, и Зе шел назад — не оскорблял недоверием друго­го вакейро: тот сам возвращал приблудную скотину хо­зяину, по клейму узнав чья, — в честности вакейро даже каморцы не сомневались.

В полуденную жару Зе усаживался под дерево и воль­но вытягивал свои длинные ноги, скинув широкополую кожаную двууголку; он принимался за овощи с огорода Мариам, орудуя кривым ножом-, с которым ходят на леопарда, — точно заяц похрустывал морковкой без­вестный всесертанский герой Зе.

В сумерках Зе возвращался домой, и исходившая ра­достью Мариам украдкой следила за ним через щель, а потом, когда, повернувшись к очагу, плечом ощущала нежность заскорузлой ладони, притворно равнодушно оброняла: «А-а, пришел...» Скрытной любовью любила она мужа. Беднее бедного был Зе, хоть и носила жена его леопардовую шкуру, гроши платили ему каморцы, и, ужиная, не прикасался он к козлятине, оставлял малышам.

А ночью Зе безгласно тонул в щедрой Мариам — не умели сходить с его языка ласковые слова, и только про себя повторял и повторял он: «Мариам, ромашка моя...»

Раз в году Зе отправлялся в город на ярмарку. По­нравились ему украшенные гвоздиками и розами жен­щины, когда увидел их впервые, но от них веяло холо­дом, и, вспомнив свою Мариам, он мысленно назвал, ее ромашкой — самым простеньким на взгляд цветком — и с той поры, погрузив лицо в ее волосы, тихо-тихо, едва слышно повторял: «Мариам, ромашка моя...».

Зе был одним из пяти избранных, ставший впослед­ствии великим канудосцем.

— Куда вам на улицу в таком виде, мирные сейчас часы, и если бренчат у вас в кармане монетки — изволь­те, приобрету вам отличную одежду.

— Сколько понадобится?

— От двадцати грошей до шестидесяти драхм, ха­ле...

— Многовато...

— Что — двадцать грошей?

— Нет — шестьдесят драхм.

Скарпиозо исподтишка скользнул взглядом по его ли­цу и потупился, вроде бы смущенный.

— Не все шестьдесят потребуются, конечно...

— Сколько же?

— Пятьдесят.

— Почему же шестьдесят?

— Ножные не считаете?

— Ножные?..

— Да, донести до портного столько денег!

— Что — тяжело?

— Издеваетесь? Не понимаете будто? Пока дойдешь, запросто горло перережут, и как, по-вашему, за храбрый риск платить не надо?

— Сам же сказал — сейчас мирные часы...

— Какие мирные часы не стоят шестидесяти драхм, что вы как дитя малое рассуждаете...

Доменико опустился на стул. Вот так мирные часы...

— За сколько посоветуете?

— Все насмехаетесь, дурачком считаете? Ясно, за шестьдесят. — И пояснил: — Слыхали, верно, зверь ценит­ся по шкуре, человек — по одежде, хале!

— Хорошо, подождите внизу, я сейчас...

Заложил дверь на щеколду. Развязал мешочек и горстями насыпал драхмы на постель, отсчитал шесть­десят, еще четырнадцать сунул под подушку. Заки­нул мешок обратно под постель и позвал Скарпиозо:

— Прошу, хале.

И смутился — как сорвалось с языка это неведомое слово «хале»!

— Здесь я, хале! — откликнулся Скарпиозо.

— На, ровно шестьдесят.

Хозяин дома отпрянул, испуганно съежился и, ударив себя в грудь, пал на колени.

— Ты что, вправду даешь мне столько драхм на ули­цу, хале? Почему не поторговался — что я тебе сде­лал? Забыл — просят одно, а дают треть того, что просят... Знаешь ведь, мне всего четыре остается!

— Сколько же дать?

— Простачком прикидываешься! Меня не проведешь, вижу, что ты за птица... Ночью по городу ходил, да еще с человеком самого Наволе заявился сюда, а когда тебя ножом пырнуть хотели, кто-то из твоих людей ножом хватил Чичио по руке! А потом исхитрился — а как, и сам полковник Сезар не угадает, — открыл ворота с се­кретным запором, выбрался на улицу, прирезал кого-то и преспокойно вернулся спать! Я разыграл перед тобой наивняка, а ты и тут обставил меня. Убей, убей, только не пристало вам, при ваших-то возможностях, убивать меня, хале!

Куда он попал, среди кого очутился!.. Ничего не по­нимал Доменико, но смущение и волнение хозяина дома приободрили его, и он высокомерно отсчитал ему два­дцать драхм.

— На, купи. Тебе четыре останется, значит!

— Нет, хале. — Скарпиозо поднялся с колен, обмахи­ваясь ладонью. — Две из четырех — маршала Бетанкура, одна — полковника Сезара и одна Чичио...