Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

— Расположимся тут, — распорядился Дуилио, такой, каким был. — Здесь река, здесь благодатная сень леса, здесь же живительный воздух. Соприкосновение с лоном природы положительно влияет на организм человека и вообще на его здоровье, давайте же расположимся тут, как принято и положено в природе, и будем рассказы­вать возвышенные истории...

Анна-Мария сидела на коряге. Сложив на коленях неж­ные, всесильные пальцы, склонив голову набок, смотре­ла на траву. Потом глаза ее чуть скосились — ушла в свой мир. О чем она думала — кому было ведомо! Каштановые волосы, коротко подстриженные, касались тонко очерченной скулы. Было уже жарко, но в лесу но­сился легкий ветерок, обвевая прохладой; на бледной щеке Анны-Марии трепетала прядь, она сидела, далекая всем, кому было понять ее... Но вот шевельнулась, пле­нительным жестом поправила волосы, отвела от нежной щеки, словно сыграла, — и волосы-струны зазвенели без­звучно под волшебными пальцами...

— Сыграем в поистине замечательную игру — в фанты, — предложил Дуилио, такой, каким был. — Вели­колепная игра, предопределяющая судьбу.

— Давайте фанты, кидайте,— Тулио хитро подмигнул Доменико, но тот не отрывал глаз от девушки.

Она сидела тихая, доверчиво настороженная, задум­чиво поглаживая травинки, и теперь узкие тонкие пальцы из них извлекали звенящие звуки. Внезапно где-то в ро­ще свистнула птица, запела — встрепенулась Анна-Ма­рия, вскинула голову, глаза распахнулись, откликнулась всем существом, радостно вслушалась в этот простень­кий звук своего повелителя: «Слышите, слышите, сви­стит!» — и улыбнулась слегка, не размыкая губ, и вздрог­нула, — закатилась смехом Сильвия: «Что ты сказал, не стыдно тебе!» Когда же Кончетина шутя дала Тулио подзатыльник, вся сжалась Анна-Мария, с серною схо­жая, опустила взгляд, потрясенная. У нее попросили фант. Отказаться от игры не решилась, зарделась, по­искала, что бы дать... Страдал Доменико, боль теснила грудь... Как он любил ее! Всего раз, единственный раз провести бы ладонью по ее волосам, и не губ, а точеного лба коснуться губами... Или в зрачки заглянуть, в глаза ее серые, и смотреть долго-долго — это было желанней Терезы, несравненной с головы до пят... Жарко стало не­выносимо. И, заметив на ее руке, у запястья, голубова­тую бледную жилку, неожиданно встал — что толкнуло, как он решился! — закатал до колен штанины, разулся, но земля не дарила прохладу, не освежала, и в реку сту­пил, вошел по щиколотки. Вода была мутная, где-то в верховьях, в далеких горах, дождем взбаламученная; он ощутил прохладную ласку, и все тело возжаждало ла­ски воды, а воздух, удушливо грузный, стал совсем не­стерпимым, и, стянув с себя рубашку, не глядя на оторо­певшее общество, он швырнул ее за спину и разом бросился в воду. «Ой, забрызгал!» — вскричала Кончети­на; остальные молчали, потрясенные. Доменико с силой хлестал воду руками, ногами, вода бурлила, взбивались брызги, переливались крохотными радугами, а общество все так же немо взирало, как отчаянно бил, колотил До­менико реку, но нипочем ей были удары, не казалась ре­ка побитой, преспокойно катила замутненные волны, и Доменико нырнул в воду — перед глазами, упрямо от­крытыми, завертелись, замельтешили желтовато-сероватые жгутики; он выплыл, повернул к берегу, и, когда ступил на замшелую гальку, капли, застрявшие в ресни­цах, все затуманили; он провел рукой по лицу и медлен­но вышел из реки, вода с него струилась ручьями. Всем было жарко невыносимо, и он, так вольно освежившись, смущенно смотрел на тех, кого шокировал, видимо, но на лице Анны-Марии, благодатно покойном, было по­добье улыбки. Что ни говори, а приятно было смотреть на него, мокрого, по пояс голого, подставившего лицо солнцу, на гладкой светлой коже поблескивали капли, и упорно билась голубая жилка на вытянутой шее.

— Юноша, набросьте рубашку. Говорят, осторож­ность — первая предпосылка здоровья.

— Не простынет, деревенский.

Тулио изволил заметить. У самого лоб был в испари­не, и, желая смягчить пренебрежительно сказанное, он улыбнулся ему вроде бы любовно, и Доменико, разу­меется, отозвался улыбкой. Надел рубашку — на спине проступили влажные пятна, потом с силой пригладил ладонями брюки, отжимая воду. Выпрямился — на него благодарно смотрела Анна-Мария.

— ...Что делать владельцу этого фанта? — вырази­тельно спросила Сильвия и незаметно толкнула коленом Тулио, уткнувшего голову ей в подол.

Фант был Анны-Марии — темный камешек.