Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

— И эта самая особа чрезвычайно любила своего за­конного супруга. В приятности минуло для них какое-то время. Супруг он был хороший, и женщина весьма гор­дилась этим обстоятельством, но внезапно заметила постепенно, что муж любит другую. На всякий случай женщина все же удостоверилась в прискорбном факте и, убедившись, что ее подозрение имело под собой основа­ние, не знала, что предпринять... В присутствии благовер­ного она не выказывала своего состояния, но наедине с собой лила потоки горючих слез, а перед домом у них в саду журчал прохладный фонтан — они прекрасно жи­ли; между прочим, в их дивном саду росло семнадцать гранатовых деревьев и тридцать одно — миндальное. И женщина...

— Сколько и сколько?..

— Семнадцать и тридцать одно.

— Ах, какие чудесные числа! Дальше, дальше, про­должайте...

— Но женщина видела, что и муж страдает, будучи порядочным человеком, что совесть терзает его. «Мы оба страдаем... Зачем обоим мучиться, пусть страдает один из нас...» рассудила славная женщина. И знаете, что она предприняла?

— Нет, расскажите поскорее, Дуилио, не тяните...

— Я не зря начал историю с того, что женщина чрезвычайно любила своего законного супруга. И вот что она совершила. Явилась к мужу и сказала — нарочно, разумеется: не люблю тебя больше, не могу с тобой жить, люблю другого. И покинула его. Переехала в дру­гой город. Представляете?

— Это героизм. — Тетушка Ариадна осушила ро­зовым платочком слезы. — Лишь женщина способна на подобное.

— Это человечность, — уточнил Дуилио. — Истинная, сложная и все-таки простая человечность. Она оставила любимого мужа с той женщиной и при этом поступила так, что мужа не мучили угрызения совести, — сказала: люблю другого.

— Восхитительно, изумительно! — Тетушка Ариадна оглядела гостей и помрачнела — лицо человека без пе­редних зубов не выражало восхищения.

— Как, вы не в восторге?

Человек робко пожал плечами.

— Вам не понравилась история?!

— Я не очень слушал...

Тетушка Ариадна сердито хмыкнула, вскинула тонкие брови.

— Невероятно, невероятно, не столь уж часто дово­дится слышать подобного рода исключительно возвы­шенные истории. — И расплылась в улыбке: — Благодарю вас, уважаемый Дуилио, благодарю...

— Не стоит, не стоит...

— Продолжаем игру! Поди-ка сюда, плутишка, опу­сти голову мне на колени... Что делать обладателю этой вещицы?

— Поцеловать Эдмондо.

— Не поцелую!!! — завопил Цилио.

— Чудесно, дамы и господа, поцелуй мужчин явление редкое, мне наблюдать почти не приходилось, а поцелуй мужчины и женщины столь распространен, что лишен всякого интереса. Ха-ха...

— Ах, какое у вас потрясающее чувство юмора! — за­лилась смехом тетушка Ариадна и, переведя дух, поясни­ла: — Обожаю чувство юмора...

— Не поцелую! — повторил взбешенный Цилио.

— Что с тобой, Цилио?

— Ни за что! Отвяжитесь! Где моя шляпа?

— Что случилось, в чем дело? — Сеньор Джулио не­доуменно развел руками. — Такой беспричинный вопль поистине недостоин настоящего мужчины.

И тут тетушка Ариадна возвела очи к потолку, молвила:

— Васко был настоящим мужчиной!

— Не поцелую, нет! — Цилио дергался, отмахивался, отбивался. — Жизнь мне отравил, извел!

— Да что с ним...

— Воды, воды!

Эдмондо смотрел озадаченно, раздумывая.

— Это все мятная настойка, — заключил сеньор Джу­лио. — Молод, хватил, видно, лишнего.

— Капли в рот не брал, на кой она мне! — возмутил­ся Цилио. — Сказал — не поцелую, нет, пустите, го­ворю!

И тут Эдмондо, приклеившись взглядом к яблочному пирогу, твердо сказал:

— Даю слово — никогда не буду с ним разговаривать.

— Честное слово, Эдмондо? — просиял, разом утих­нув, Цилио.

— Да, — Эдмондо отлепил наконец взгляд с липкой поверхности пирога. — Да, правда.

— Неужели?! Дай расцелую! — И Цилио, схватив Эд­мондо в объятья, поцеловал его на радостях. — Нате, на­те, довольны? — обернулся он к обществу.

— Да, да, молодчина Цилио...

Винсенте — воротничок его был уже расстегнут — за­ложил в рот два пальца и лихо свистнул от избытка чувств — все зажали уши руками. В Краса-городе свист считался предосудительным, и сконфуженный Винсенте, застегнув пуговку, потупился и тихо извинился:

— Виноват, прошу прощения.

Поразительно, как быстро менялся: одним человеком представал, застегнув воротничок, и совершенно дру­гим — расстегнув его.

— К столу, к столу, — объявил Дуилио, такой, каким был. — Выпьем и продолжим...