Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Доменико провел рукой по лбу. Отец медленно обер­нулся, заметил его краем глаза.

— Что тебе, Доменико?

Взгляд отразился от цветных стен, от потолка — из гладко тесанного камня возведены были стены, в зыбком свете плыли сине-красные пылинки.

— Что тебе, Доменико?

Во рту пересохло. Глухое, затаенное было строение, долго гудел замкнутый стенами голос. Когда Доменико поднял глаза, отец все так же стоял спиной, лишь голова была чуть повернута, ждал, а стоявший на коленях До­менико, не осмеливаясь поднять глаза, неожиданно для себя произнес неведомые ему слова:

— Даждь ми достойную мя часть имения.

И отец медленно слегка наклонил голову.

Хромой работник спокойно, старательно оседлал ко­ня, взнуздал, подтянул подпруги, набросил ему повод на шею и, опустив руки, обернулся к Доменико. Взор Доме­нико прикован был к сбегавшей по откосу тропинке.

— Готово.

— Готово? Молодчина, Хромой!

— Не всегда я был хромым...

— Да?.. А где...

— Тут, я дам тебе...

— Давай...

— Сначала провожу.

— Проводишь? Зачем меня...

— И я не хочу, да... Он так велел.

— Он? А где он сейчас?

— Вон, где окно. Смотрит на тебя.

Смешался и, злой, вцепился в седло, вскочил на коня, поправил ноги в стременах. Горячий скакун так и рвался вперед, но Хромой следовал за ним неторопливо, мед­ленно переваливался с боку на бок. Не выдержал Доме­нико, обернулся, крикнул:

— Где тебя дожидаться?

— За селением у башни.

— Ладно, приходи туда. — Он легонько тронул коня плеткой — подскочила вдалеке башня, и ветер свистнул в это безветрие. Яростно ликуя, он огрел коня и удивил­ся проступившим слезам — воздух хлестал в лицо.

«Возможно, и двести дадут», — вспомнилось ; ему, и только вытянул коня плеткой еще раз, как пришлось осадить — достиг башни, отсюда начинался спуск. Нето­ропливо спешился. Хромой был еще далеко.

На другой стороне переливалась озерная гладь. У До­менико закололо в глазу, — видно, попала соринка. Он поморгал — не помогло. Крепко зажмурил глаз. Потом прошло, и он снова обернулся, посмотрел назад. Буйная зелень почти скрыла дома. Крестьяне день-деньской стояли на земле, трудились, и пол под ногами у них то­же был земляной. Подходивший к нему человек в дет­стве мыл ему ноги. «Ну и что...»

Гвегве, конечно, был в поле, о нем Доменико вовсе не думал... Бибо, вероятно, распекает кого-нибудь. Мать Ресы все еще в трауре и до самой смерти будет ходить в черном, таков был обычай. «Обычай, — усмехнулся До­менико. — Интересно, сколько там...»

И снова закололо в глазу; разозлился, потер яростно.

Хромой еще раз боднул воздух ухом и остановился. Медленно вскинул взгляд на Доменико, обрадовался:

— Плакал?

— Еще чего — плакать... — заносчиво бросил Домени­ко. — Попало что-то в глаз.

— А-а, — протянул Хромой и подал ему туго набитый мешочек. — На, шесть тысяч драхм.

— Сколько?

— Шесть.

С трудом выплыл из дурмана, перехватило дыханье, он судорожно глотнул воздух и осторожно переспро­сил:

— Тысяча или шесть?

— Шесть тысяч драхм.

— Откуда... как... — смешался Доменико.

— Продал Сокровенное Одеяние. Нет, — Хромой по­качал головой. — Нет, не целиком, каменья снял и про­дал.

— Все?

— Да, один оставил.

— Какой...

— Большой аметист.

— Почему?

— Почем я знаю, почему...

— На что мне столько...

— Не знаю, нужно, значит.

— В жизни не истрачу, — сказал Доменико и, зажмурясь, блаженно запустил руку в мешочек.

— Истратишь. Кто знает, может, и вовсе потеряешь. Нападут вот в пути, отнимут...

— Нет. — Доменико вздрогнул, упрямо повторил: — Нет, не нападут...

— И он так сказал — не отнимут...

— А он откуда знает?

— Не знаю, сказал, и все.

Увесистый был мешочек, но на радостях показался легким. Долго приторачивал к седлу и дергал, проверяя, прочно ли закрепил, а в спину ему грустно смотрел Хро­мой, потом, отвернувшись, равнодушно сказал:

— Если хочешь, оставь мне драхму.

— Драхму? Зачем...

— Чтобы мог вернуться.

— Зачем?

— За этой драхмой.

— Да их столько, вовек не кончатся! — Доменико по­ложил руку на мешочек.

— Ну, оставишь?

— Нет, чего я сюда вернусь...

— Вообще-то и не должен.

— Почему? — Доменико задели его слова.

— Кто унесет половину наследства, того обратно не примут.

— А если назад принесет?

— Если принесет — примут. — И упрямо повторил: — Оставь одну драхму.

— Вернуться я не вернусь, а просто так дам десять драхм, хочешь?