Андрей Кочергин - Как закалялась сталь 2 и 1/2

Была весна, тепло и тревожно, как в сельской бане. Очень может быть, что трахались даже мышки в норках. Кобели и кошаки так просто пилили своих избранниц, не очень заботясь о разнообразии в позах. Все это не могло не происходить, потому что в теплом неподвижном воздухе повис аромат его первой женщины. Мир обязан был сойти с ума!

Он не умел целоваться — она нежно и не спеша научила его, он боялся прикоснуться — она обнимала его. Удивительно, но руки сами оказались там, где нужно. Он сгорал от ужаса при мысли предложить ей «ЭТО», а она заводила его в заброшенный парк, где они долго и протяжно целовались под дождем, частично повторяя классический сюжет из индийского фильма — но без песен и танцев. Он чувствовал возбужденным телом ее упругую грудь, пренебрегающую бельем и готовую прожечь своими крупными сосками его смуглую кожу… Он буквально истекал желанием, а она молча и свысока любовалась творением своих уже умелых рук. Туман, забытье, пара часов истерических упрашиваний с пересохшими губами, снисходительные улыбки и веские доводы на тему о том, почему «нет»… Как вдруг они оказались в одной кровати, под одним одеялом. Он трепетал от прикосновения к ее влажной и жадной вагине.

Как он это делал, что именно происходило и как скрипела панцирная сетка — не важно, а потому не интересно. Здесь другое: он научился различать запах женщины. Уже упомянутый сексуальный пароль, отсутствующий по определению в неживых надуманных букетах французского «кожзаменителя», разлитого в стеклянные флаконы и выдаваемого за интимные ароматы, дескать, сводящие вспыльчивых мачо с ума…

Родился мужчина, но маленький, сжавшийся в комок мальчик так и не уйдет из уголка его души. Он, молодой и уверенный в себе мужчина, будет, проклиная себя и завидуя грубо устроенным друзьям, убивать вечер с откровенной дурнушкой, понимая, как ей неловко оттого, что все подружки по парам, а она опять одна и слезливая ночь впереди. Как хорошо знакомы ему эти задыхающиеся в рыданиях ночи!

В тайге местные «хрен знает как их звать» занимались сбором пантов, то есть тупо резали молодые рога. После среза их сваливают в чан со спиртом — такая там технология. В этом чане булькает кровь, куски шерсти и кровавые панты.

Геологическая партия работала на условиях сухого закона, начальник партии — зверь-трезвенник, дело было в семидесятые…

Работяги всецело разделяли порывы начальника, но были горькие пьяницы и неимоверно страдали. Вот они и решили попытать счастья в стойбище.

— Аборигены развели короткими руками и говорят:

— Водка нету, сама от жажда чуть живой.

— А это откуда тогда спиртом так шмонит?

— Это нельзя пить — худо будет, голова сдохнет.

— Голова уже сдохла. Показывай, чего такое кашеварите?

— Панты от олешков — страшная вещь, не пей, голова сдохнет.

Перед обезжиренным алкашом стояла мерзостно пахнущая бадья с кроваво-спиртовым раствором и расчлененкой. Он, таки понимая, что жизнь паскудная штука, взял кепку, зачерпнул это и, давясь блевотиной, выпил… Потом сел и истомно закурил.

Пугливые товарищи по несчастью горевали, ожидая, когда «сдохнет голова».

Вдруг хроник подскочил и начал бурно блевать веером. Он резво прокрутил ногами в воздухе, сменив пару галсов, выбежал из яранги и кинулся в кусты.

— Эка невидаль! С такой «тормозухи» еще не так полоснет. Это и есть «голова сдохла»?

— Сдохла, совсем сдохла, — ответил равнодушный сморчок-оленевод.

Товарищ тем не менее из кустов не спешил… А его там уже и не было, как не было его и в окрестном лесу, и в партии, и в округе.

Через пару дней связались с райцентром и попросили вертолет. Впрочем, вертолет не понадобился. Мужика нашли охотники за 200 км от стойбища. Он лежал на берегу реки, с кровавыми ногами и практически голый. Когда через неделю в реанимации бедолага смог говорить, то сказал самое важное:

Я начал блевать и вдруг понял: если сейчас не побегу, то взорвусь, как бомбажная консерва! Вот я и бежал.

А куда бежал?

Прямо бежал.

А волков, медведей не видел?

Да видел кого-то мельком — все от меня врассыпную! Я же прямо бежал… Хорошо, об дерево не расшибся нах!..

…Нет, резать ее нельзя — это неверно и эстетически не обосновано. Тонкие, ровные дольки сырокопченой колбасы противоестественны так же, как пиво, налитое в коньячный бокал. (Выпить, конечно, можно, но зачем же его греть в ладонях!) Нет, ломать — именно ломать на неровные куски с торчащими по краям уголками рубленого мяса и шпика, с полупрозрачными от жира обрывками восхитительной шкурки, которую могут снять только невежды и вырожденцы из среды революционной интеллигенции. Нет, нормальный половозрелый мужчина колбасу ломает, затем с хрустом и треском разрываемой «кишки» отгрызает от нее крупные, с трудом разжевываемые куски, наполняя рот целым облаком пряных и невыносимо острых ароматов дыма, слегка прогорклого сала и честного, без включений инородных тел, мяса! Это не еда в полном смысле слова, это борьба с нелегким и оттого более желанным удовольствием. Если уже пережеванную колбасу выплюнуть, то даже это не прервет логическую цепочку экстаза: схватить — разорвать — откусить — жевать с полным ртом, не только впитывая тонкий букет продукта, но и наслаждаясь именно процессом поедания, который очень похож: на первобытную охоту.