Но робкое осознание себя кем-то иным быстро миновало; это была всего лишь последняя судорога его измученного, отверженного существа. Поддельный чарнего вернулся к жизни с новыми силами и мгновенно присвоил себе и поцелуй, и мысли, в которых не оставалось уже места страху и сомнениям. Фанека ощутил, как стихает сердцебиение, и узнал свой привычный пульс. Пять минут спустя они уже были в его комнате и, полураздетые, в темноте извивались на кровати. В открытое окно проникало болезненное мигание сломанного фонаря на углу, и с каждой вспышкой их объятия на миг становились белыми и холодными. Норма обняла пылающую голову Фанеки и, пока он нежно разводил ее бедра, ласкала ее, грозя сорвать парик, испортить грим и развенчать всю его игру. В какой-то момент Фанеке стало жутко, но вскоре он вновь взял ситуацию под контроль. Потом у него отклеилась одна бакенбарда, он долго не мог найти ее и в конце концов нашарил на горячем лобке Нормы. Повязке на глазу тоже грозила опасность, пару раз она сползала и забивалась ему в рот. Из-за всех этих помех и задержек их соитие длилось долго, и Норма дошла до высочайшего блаженства. Когда уверенность в себе окончательно вернулась к нему, он лег на спину и посадил Норму сверху. Они держались за руки, их пальцы нежно переплетались. Тая от наслаждения, Норма томно закидывала голову назад и что-то неразборчиво бормотала по-каталонски. Волна оргазма накрыла обоих одновременно, и в этот момент, находясь на вершине блаженства, он неожиданно воскликнул: «Кроличьи шкурки беру-у-у!» — совершенно огорошив потрясенную партнершу.
Может ли человеческое тело хранить воспоминание о другом теле, о его прикосновениях и нежности, о его недостатках и достоинствах? Прежде, обдумывая этот момент, Марес находил вполне возможным, что Норма узнает его тело даже в темноте: узнает по запаху и на ощупь, вспомнит его особую манеру заключать ее в объятия, его неповторимый ритм и паузы, его чувственность... Но в эти предельно откровенные или, лучше сказать, предельно лживые мгновения он был спокоен, потому что в нем уже не оставалось практически ничего от несчастного супруга Нормы.
По правде сказать, все развивалось так стремительно, что на раздумья времени у него просто не было. Пока он поспешно приводил себя в порядок, Норма присела на краешек кровати; она выглядела измученной, удрученной и, казалось, недовольной собой. Странный вопль чарнего не просто смутил ее, он вселил в нее древний, слепой, парализующий ужас. Она не захотела, чтобы он зажигал лампу на ночном столике, и в бледном свете фонаря, светящего в окно, подкрасила губы, держа в руке маленькое зеркальце, потом причесалась, бегло оглядела свой туалет и надела очки. Робко улыбаясь, она напомнила, что уже поздно, и, уже держась за дверную ручку, залпом опрокинула рюмку вина, которую он ей налил. «Очень вкусно», — пробормотала она, возвращая рюмку, и открыла дверь. Фанека грустно улыбнулся ей на прощанье, не пытаясь удержать ее. Он спустился за ней вниз по лестнице, стараясь не шуметь.
В полумраке гостиной мигал телевизор, слышались гулкие голоса героев и голосок Кармен: «А что происходит сейчас? Что делает Алисия?» Ей не отвечали. Фанека легонько взял Норму за локоть, и они спустились на улицу. Больше всего ему хотелось поскорее усадить супругу Мареса в машину и вернуться к Кармен.
Распахнутые настежь окна со всех сторон изрыгали звуки одного и того же фильма; те же дублированные, неестественные голоса и смех; шел какой-то фильм Бергмана. Внизу возле машины Нормы они поспешно простились. Она повернула ключ зажигания, подняла голову и взглянула на него с усталой улыбкой. Но чарнего, забыв о ней, не спеша удалялся прочь по мостовой к пансиону.
18
Теперь, когда все осталось позади, Фанека испытывал чувство облегчения и угрызения совести. Какого черта ввязался он в это никчемное утомительное приключение? Что особенного было в этой женщине тридцати восьми лет, служащей Женералитата, разведенной и принадлежащей другому мужчине, ревнивому каталонцу, который говорил только на одном языке? Что общего было у него с этими людьми?
Входя в пансион, он заметил, что какая-то тень отделилась от сумрака, шевельнулась где-то справа, и до него донеслось слабое покашливание и такой звук, словно кого-то вырвало. В полумраке он различил широкие штаны из серой фланели и понурую кудлатую голову, прижатую к стене. Человек едва держался на ногах. Разглядеть в темноте лицо он не мог, но ему показалось, что он узнал эти поникшие плечи.
Читать дальше