Станислав Родионов - Избранное

Два часа сорок шесть минут… Где-то на том конце этажа звякнуло, будто кастрюлю уронили. Надо сказать, что дом наш музыкальный — чихнешь, а «Будь здоров!» из-за стенки не дождешься. Говорят, что дом наш строили по индивидуальному проекту для композиторов. Между прочим, если в нашем телевизоре сдыхает звук, мы включаем картинку и слушаем соседский.

Три часа три минуты… За стенкой прошелся сосед. Известно куда. Между прочим, кроме фамилии, мне о нем ничего не известно. Щукин. Думаю вот, что много народу с такой фамилией. И озер Щучьих тыщи. И деревни, и райцентры, и города есть — всякие Щучински. Щукиных много, а вот Пескаревых и Лещевых маловато, уж не говоря про Подлещиковых или, скажем, Налимьих. А кто слыхал фамилии Минтаев, Бильдюгин или Хеков? Хряков — такую фамилию я встречал. За что такой почет щуке? Уж не за ее ли зубастую пасть?

Три часа пятьдесят минут… Вот так в госпитале я маялся ночами, об Марии думал. И попал-то в него не то чтобы по глупости, а по какой-то несуразности. В начале войны меня, как деревенского, посадили на телегу снаряды возить. Ехали раз по деревянному мосту. Ну и налетели «фокке-вульфы» или какие-то «мессершмитты». Как шарахнет… Мост горит, лошадь упала, телегу перевернуло, а меня на бревенчатом настиле распластало. Поднялся я через силу и прыгнул в речку. Да башкой о бревно. Мелкая речушка вынесла меня без сознания на берег, где и был подобран. Месяц в госпитале отлежал. И не поймешь, бомбой ли меня контузило, бревном лк припечатало.

Четыре часа двадцать минут… По потолку, с той стороны, прошелся своим печатным шагом верхний сосед. С ним я не знаком, и фамилия его неизвестна, а знаю о нем, считай, все через этот самый потолок. Ходит он тяжело, уверенно, как бы утверждающе. Паркет под ним кряхает. И ходит допоздна. Каждый вечер занят — сверлит, пилит, и что-то там у него пыхтит, вроде паровой машины какой. В квартиру частенько заносит ящики, ведерки и раз даже бочонок катил. Продуктов носит рюкзаками. Завел третьего ребенка — это уж я на улице видел. Машину купил. В общем, не живет, а утверждается. А встретив меня в парадном, ощупывает из-под своей лохматой шапки зырким взглядом — утверждаюсь ли я или просто живу?

Четыре часа пятьдесят восемь минут… Под окном как заорет — не то женщина, не то дите, не то существо какое. Я лежу, прислушиваюсь. Опять заорало на весь двор. Бьют кого или подросток хулиганит? И еще раз нутряной голос спиралеобразно ввинтился в форточку.

Я толкнул супругу.

— А?

— Мария, орут!

— Кто орет?

— Шиш его знает…

— Пусть орет.

— Выйду я…

И тут как скребанет по нервам, будто меж лопаток таракан пробежал. Сел я ванькой-встанькой.

— Да это кот, — зевнула Мария.

— Какой кот?

— Мартовский. Спи!

— Так ведь уже апрель…

И верно: кот мяукнул откровенно и во все свое мартовское горло.

Я глянул на часы. Пять часов шестнадцать минут… Луна стушевалась или сдвинулась куда. Мария уснула мгновенно. А я опять лежу, вылупившись в потолок.

На подоконнике что-то зашуршало. Приподнялся я. А там гукнуло, лопнуло и тенью пропало. Голубь. А может, и нечистая какая. Да нет ее в городе, распугали магнитофонами да гитарами. Вот в деревне, когда я пацаном был… Помню, Валюха, соседка наша, мылась в бане. Слышит, на крыше шаги. Думала, ребята озоруют. Вдруг потолок разверзся, и ей, батюшки мои, мужик прыг на спину. Ноги длинные, волосатые… Валюха заорала и нагишом через всю деревню дунула. С тех пор в бане и не бывала. Водилась нечистая, водилась. Правда, у Сеньки-Ходули, Кузнецова сына, ноги были длинные и волосатые.

Пять часов тридцать минут. Неужель все старики так лупоглазят по ночам? Тогда на хрена попу гармонь, а работяге филармонь. Я хочу сказать, на кой мне эта пенсия, коли мне не спится и не дремлется…

И тут я задремал. Закачало меня, как по волнам. Не по волнам, а еду я в телеге по мосту и вижу перед собой хвост лошадиный. Да как шарахнет взрывом, да как подбросит меня и головой об сваю…

Вскочил я. Будильник рядом надрывается, и окна белесыми стали. Слава тебе господи, поспал.

Зарядку не зарядку, но руками помахал. Побрился, как всегда, нормально, не электрической. Умылся с «лесным» мылом, елкой пахнувшим. Выпил два стакана чаю тридцать шестого номера, грузинского пополам с индийским. Но все тихо, чтобы Марию не потревожить.

Я был готов. Да хоть куда — хоть на работу посылай, хоть в космос забрасывай. Только у меня свое дело имеется…

Открыл я дверь, спустился вниз и выудил из почтового ящика две газеты. И письмо, между прочим. Вот и все мое утреннее дело. Да иногда хожу за совхозным молоком.