Станислав Родионов - Избранное

— Финита ля комедиа! — сказал Петельников лейтенанту на своем оперативном жаргоне.

— Так точно, товарищ капитан!

— Уведи их, машина внизу.

Леденцов, этот, считай, пацан, взял обоих под руки и повел как миленьких. Гузь кряхтел, а Вячик плечо оглаживал. И не попрощались со мной.

Петельников подсел ко мне с хитрой ужимкой:

— Как самочувствие, Николай Фадеич?

— За еловую чурку меня держите? — надулся я.

— Что такое? — прикинулся капитан росомахой.

— Коли аса подложили, так про Серегу знали.

— Не знали, а подозревали. А ты вот как догадался?

Я рассказал про не туда вогнутый ноготь, про память свою дурацкую, только сегодня очнувшуюся. И так далее и в том же направлении.

— А ты как смекнул, капитан?

— Разные были соображения. Странным показались совпадения — два молодых парня, примерно одного возраста, одного роста, и оба работают по полсмены. Ну а когда один якобы сбежал, то глянули мы попристальнее на второго. Ты глянул, Николай Фадеич?

— Глянул.

— И что обнаружил?

— Ноготь.

— Это уже особая примета. А не заметил вмятые полосочки в волосах от ушей до глаз?

— Шрамы?

— Нет, от очков. Он же носил их по полдня. А не заметил красноты на верхней губе? Раздражение от клея, которым лепил усы. Ну и так далее.

— Зоркие вы ребята, — похвалил я, поскольку ребята они ушлые.

— Мы зоркие, а эти жулики умные. Ведь неплохо задумано, а? Не догадайся, что Сергей и Вячеслав одно и то же лицо, век бы не поймали.

— Не умные, а подлые, — подправил я. — Поскольку минус и плюс совместиться не могут.

— Ага, антилюди, — заулыбался капитан. — Да ведь вроде бы люди.

— Ты по своей работе обязан знать, почему идут на злоумыслие.

— Я и знаю.

— Ну и почему?

— Сегодня утром разбирался с одним грабежом… Напали на мужчину. Ценные книги в портфеле целы. Деньги целы. Золотые часы целы… А отобрали только импортные джинсы фирмы «Ливайс».

— Портки? — удивился я.

— Вот и ответ, Николай Фадеич, на причину, как ты говоришь, злоумыслия.

— Так какой ответ-то?

— Мещанство.

— Что за зверь? — спросил я, будто не слыхивал.

— Верно, зверь. Еду ему подавай дефицитную, одежду импортную, а работу престижную.

И капитан засмеялся так легко, будто и этого зверя он скоро отловит. Я тоже гоготнул от какой-то легкости и уверенности в своей и в нашей общенародной жизни. Что же касаемо дружбы, то здесь капитан от меня не отвертится. Таких людей упускать — жизнь не понимать. И сведу с ним моего сына Геннадия, поскольку воспитывать лучше всего на живых людях.

Попрощался со мной Петельников, пожелал скорейшего выздоровления, и только это вышел, как сосед мой задохнулся от судороги:

— Сестру мне, сестру!

Вызвал я кнопочкой блондинку и гляжу на своего Стропаля с удивленной опаской, поскольку до сих пор ни на что он, кроме страха быть усопшим, не жаловался. Сестричка прибежала в одну секунду.

— Переведите меня в другую палату! — вдруг огорошил ее сосед.

— Что случилось? — спрашивает сестра, поскольку тоже в недоумении.

— Это ж не палата, а притон! Или тут явка какая? Этот Николай Фадеич неизвестно кто. Забинтованный больной оказался не больной. Бандиты прыгают на окна, драка на полу, капитаны, прокуроры, лейтенанты… Разве тут выздоровеешь?

— Больной, успокойтесь. Впуск посторонних прекращен, и теперь у вас в палате будет комфортная атмосфера.

И только она сказала про атмосферу, как дверь воровато приоткрылась, потом открылась и вошел мужик. Это бы еще ничего, но вошел и второй мужик. Пара мужиков — что пара башмаков. Да ведь и третий шагнул в палату, а коли три мужика — спору жди наверняка. Нет, не жди, поскольку и четвертый возник.

Тут я подумал: где четыре мужика, будет пять наверняка. Он и втиснулся.

Пять человек переминались у двери, будто морозцем прихваченные.

— Во, и целая шайка пришла, — жалобно простонал соседушка.

10

Это была она, шайка, то есть моя бывшая бригада. Ребята собрали в палате все стулья и сели в ряд, как на собрании. Поэтому я перечислю их слева направо: Валерка-шинщик, большеротая верзила; Василий-моторист, плотный мужик; Николай-окрасчик, махонький да белобрысенький; Эдик-электрик, лобастый дипломат; Матвеич-плотник, хромой, но трезвый. Пять штук. Ну а Кочемойкина Петра не увидишь до утра.

Пока я справлялся с чувствами, застелившими мне видимость, они тоже не зря сидели: Василий вздохнул, Эдик кивнул, Валерка мигнул, Матвеич икнул, а Николай чихнул. Считай, минут пять мы приходили в себя.