“Где компания? — терялась в догадках Ларичева, — где, черт возьми, старинные друзья и прошлые любови?”
Вдруг по нервам ударил крик. В дверях стояла прозрачная старая дама в измятых желтых кружевах.
— Кто у нас? — закричала, содрогаясь, дама. — Это из Москвы?
— По делу, родная, — внятно произнес Батогов. — Тебе вредно вставать, волноваться. Пойдем…
— По делу, по делу, — блеяла Ларичева, сигнализируя адресной папкой. (А рюмки? А графин?)
— Чушь! — взвизгнула дама. — От меня ничего не скроешь! Я пойму глазами и в анамнез заглядывать не надо. И я еще могу послужить отчизне. Отдать ей все…
— Ты уже отдала, родная. Ты и так себя не щадила, пойдем же. — Он мягко и настойчиво повел даму.
Тут, наконец, Ларичева опомнилась и стала просачиваться в прихожую. Она даже оделась и попыталась тихо открыть замок. На ее руки легли его руки.
— Что, испугались? Это моя бедная сестра. Она работала в таком месте, где сам Господь бы спятил. Говорят, можно в лечебнице держать, но лечить уже бессмысленно. Мне жаль ее… Простите, что не предупредил вас. Но я не думал, что встанет, последние дни так была тиха. Если хотите, то можете зайти как-нибудь, не дожидаясь следующего дня рождения…
— Правда?!
Он смотрел на нее, улыбаясь. Поток тепла через щелочки глаз:
— А вы бы хотели?
— Еще как. Но это, конечно, нельзя говорить. — Ларичева перешла на шопот.
— Почему нельзя? — Он, склонив скульптурную голову с крутой седой шевелюрой, тоже снизил голос.
— О Вас такое рассказывают. Вы в нескольких филиалах начальником были. До Вас ничего не работало, после Вас никто сломать не мог. Вы в третьем филиале линию поставили, так у них оборот услуг вырос в несколько раз. Вы противостояли партийной мафии… А за это надо было жизнью платить! Вас любили женщины всех поколений. Их разбитые сердца до сих пор тлеют на мраморных лестницах управления…
— Стоп, говорю. Это уж ваша субъективная точка зрения.
— Пусть! Пусть субъективная… Но вы любили только свою жену. Так? Она была хрупкая, беленькая… Вы приезжали за ней на машине. Она не любила латать носки. Но детей вырастила потрясающих… Она умерла?
— Замолчите!
— Умираю, умираю… — долетел крик отчаяния, — ты бросил меня одну среди гадов фашистских… Мы должны выйти из окружения…
Он оглянулся.
— Так я позвоню Вам?.. — Ларичева заторопилась.
— А я буду ждать. Прощайте. И держитесь, никогда не старейте. Вы просто прекрасны. Слышите?
И она покинула светлые своды дворянского гнезда, так в народе называли дом привилегированных квартир для начальства.
В садик Ларичева прибыла в лютой темени. Сынок опять восседал в круглосуточной группе с тем же сырником.
— Муж! — воззвала Ларичева, скидывая пальто где попало. — У тебя нет чувства неловкости? При двух живых родителях ребенок в круглосуточную группу угодил…
— А что? — родитель сидел и пожирал глазами толстую газету “Коммерсантъ”. — Чувство неловкости пусть возникает у бездельника. Я круглые сутки работаю. А ты?
— Ты работаешь на работе. А дома?
— Налоги сводят к нулю любую работу, — вздохнул Ларичев. — При таких налогах надо работать сорок восемь часов в сутки, а потом идти и бросать бомбу в налоговую полицию.
Сковорода у Ларичевой яростно затрещала и стала плеваться дымом. И в тот же момент в детской раздался рев и грохот. Ларичева выключила сковороду и побежала в детскую. Как оказалось, дети разодрали надвое громадный черный том Брэма с золотыми буквами на переплете.
— Его купили на последние деньги! — воскликнула Ларичева. — Для вас же! А вы!
— Оставь их в покое! — крикнул издали их отец, не расставаясь с “Коммерсантомъ”. — Дети должны расти, как сорная трава. Придет время — сами решат, нужен им Брэм или нет.
— Ну, ты с ума сошел. Теперь что, пусть все бьют, что ли?
Дети прислушались и поняли, что посеяли раздор. Они тут же помирились, а Ларичева оказалась не в своей тарелке. Она всегда смело бросалась разбираться, но получалось, что ее провоцируют. Однажды она увидела ватную пыль по углам, схватила тряпку и полезла под стол. Тем временем любознательные дети взяли и укололи ее старой спицей. Она закричала, дети засмеялись. “Да вы зачем?! — У тебя одно место круглое, как шар. Хотели проверить — не сдуется?”
— Как-то ты странно участвуешь в воспитательном процессе, — сказала она, переворачивая блин.
— Лучше так, как я, чем так, как ты.
Он наскоро съел тарелку блинов со сметаной и ушел проверять, как идет монтаж издательской системы.
Читать дальше