Галина Щекина - графоманка

— Забугочка, — говорила восхищенно Ларичева, — ну как ты умеешь?..

А Забугина была такая же точно по достаткам, то есть без достатков. Детей у нее не было. Спутник жизни не любил. И вообще мало чего в жизни сбылось. Но Забугина в петлю никогда не лезла и другим не давала. Она была очень высокая, широкоплечая, в веснушках, но слыла красавицей, потому что вечно всех охмуряла. Вне режима охмуряния Ларичева ее не видела никогда.

— Забуга, ты бы могла послужить в разведке?

— За сколько?

— За так. Во имя и на благо.

— Фу. А как насчет Штирлица? Штирлиц там будет? Ведь я женщина и ничто мужское мне не чуждо…

ПОЭМЫ

В тот день всех угнали под светлые своды общества “Знание” на конференцию, а Забугина с Ларичевой отчеты добивали с пылающими щеками. В статотдел заглянул человек в рабочем. Потом еще раз. Потом принес коробки с люминесцентными лампами и поставил в угол тихонько.

— Извиняюсь, девчат. Начальник ваш приказал поменять светильники.

— Так меняй, в чем дело? — Забугина включилась, оценила и выключилась.

— Не помешаю? Он сказал — вы на конференции будете…

— Не помешаешь. Нам некогда сейчас. Вон те мигают, у окна. И в углу.

На вид он был неуклюжий, тунгусский, а делал все легко и неслышно. Стремянкой не брякал, отвертки не ронял. Лампы плавали с пола на потолок и обратно, точно прирастая к смуглым рукам. Заглянул напарник.

— Ты долго? Время-то, смотри.

— Погоди, видишь, не идет. Будешь гавкать — разобью по спешке. И ошшо тестер принеси.

— Завтра дотыкаешь. Твоя очередь идти. Робяты ждут.

— Погодь, говорю. А то вообще не пойду.

Напарник поворчал и вышел.

— Ларичева, я на финише. А ты? — Забугина сложила стопкой отчеты и достала косметичку.

— Да вот, дописываю. Ты б не сбегала в канцелярию заверить? Тогда можно сегодня же на почту занести.

— Ладно.

Как только вышла Забугина и зацокала шпильками по коридорному паркету, электрик подошел бесшумно к ларичевскому столу.

— В старой городской газетке с полгода назад — не ваш ли рассказик был? Фамилия знакомая. Извиняюсь, названье не помню, но там про женщину, как она дитя в роддоме оставила…

— Ой… Подождите. Конечно, было дело. Слабый рассказ-то. Это уж руководитель наш пристроил по доброте. Вы знаете, в Клубе железнодорожников есть литобъединение, туда ходят начинающие писатели. Вы приходите… А рассказ вообще ругали.

— Не знаю, мне понравился. Значит, Ларичева вы и есть. А можно дать вам кой-чего? Ну, чтоб прочитали, сказали мнение…

— А вы… Простите, как вас… Тоже пишете?

— Да так. Дребедень всякую.

Он успел вытащить из спецовки помятую тетрадь и сложить стремянку. Лицо даже побагровело от неловкости. Тут же вбежал хлопотливый напарник.

— Ты еще тут? О, бля. Сколько ждать можно? Робяты уж сходили.

Ларичева в новый садик с первого же дня опоздала. Когда она, запыхавшись, влетела под светлые своды группы, ребенка там уже не было. Где же? Оказывается, сидел в соседней группе, куда перекачивали всех опоздавших. Это была круглосуточная группа, и там уже созревал ужин. Сынок сидел и угасал над румяным сырником с будильник величиной. Однако в автобусе он прибрал тот же сырник с совсем другим настроением! Ларичева сильно удивилась такому факту и пыталась откомментировать. То ребенок не ест, то вдруг ест!

— Суть не в предмете, суть в подходе к нему, — заключил их в объятия сияющий Ларичев, приехавший из очередной командировки навестить свою семью.

— Сейчас что-нибудь сварю, — забегала по дому Ларичева.

— Поздно, — сказал не в меру веселый глава семьи, — я уже сварил спагетти. Более того — я привез голландское мясо в вакуумной упаковке и Синди для нашей дочки. А для сынка — вот этот джип. Сойдет?

— Ничего не сойдет, — нахмурилась Ларичева, — деньги откуда?

— Да коллега Хасимов выручил. Может подождать.

— Ну, вот, даришь девчонке Синди, разоряешься, а того не знаешь, что она школу бросила. Только и остается, что дома в куклы играть.

— Нет, мам, раз уж такая радость, то я согласна еще в школу походить. Я сегодня десять задач, между прочим, решила.

— Я от вас балдею, — обезоруженная Ларичева развела руками.

— Сначала сними пальто и выпей рюмочку, а балдеть, как ты выражаешься, будем после.

“Гости, танцы и веселье — показуха, позолота. Завтра горькое похмелье — наизнанку душу — рвота… Сын отца спросить захочет, ты ответишь “замолчи”. Зарыдай и закричи, ночь тоску-печаль пророчит…”

“Разрыв-трава, ползучая молва, разрыв-травой опоены мы оба, до бешенства, до злобы, до озноба. Смертельный яд — слова, твои слова… Разрыв-трава, кружится голова… Чужим огнем детей мы согреваем, для них дымим и тлеем чуть, едва. Им холодно, и мы об этом знаем. Разрыв-трава, развязка не нова…”