Аравинд Адига - От убийства до убийства

– Какого дьявола вы делаете с нашими газетами?

Вопрос этот задал главный редактор. Как-то вечером он и Менон подкрались к сидевшему в пустой редакции Гурураджу.

Главный редактор, не произнося ни слова, перелистывал в архиве изуродованные номера, Менон заглядывал ему через плечо. Они увидели страницы, покрытые каракулями, красными значками, порезами, изображениями девушек с конскими хвостиками и окровавленными зубами, изображениями спаривающихся собак. Старик вышел из архива и захлопнул за собой дверь.

– Я же говорил вам – женитесь.

Гурурадж улыбнулся:

– Послушайте, мой старый друг, все это символические обозначения. Я могу растолковать…

Главный редактор покачал головой:

– Покиньте помещение редакции. Немедленно. Мне очень жаль, Гурурадж.

Гурурадж улыбнулся, словно желая сказать, что в объяснениях не нуждается. В глазах главного редактора стояли слезы, жилы на его шее ходили ходуном, как будто он что-то глотал и глотал. Слезы выступили и на глазах Гурураджа. Он подумал: «До чего же тяжело старику так поступать со мной. Как он, должно быть, старался отстоять меня». И Гурурадж представил себе совещание за закрытыми дверьми, на котором коллеги требовали его крови и один только этот достойный старик защищал его до последнего. Гурураджу хотелось сказать: «Простите меня, друг мой, за то, что я подвел вас».

Прогуливаясь той ночью, Гурурадж говорил себе, что сейчас он счастливее, чем был когда-либо. Вернувшись же перед самой зарей к ИМКА, он снова увидел слона. На этот раз слон, даже когда Гурурадж приблизился к нему, не стал растворяться в воздухе, обращаясь в дерево ашоки. Гурурадж подошел к огромному животному вплотную и увидел, как уши его, походившие цветом, формой и движениями на крылья птеродактиля, шевелятся; он обогнул слона, чтобы рассмотреть его сзади, – края расчерченных венами ушей были опушены розоватыми волосками. Как может быть нереальным такое обилие деталей? – подумал он. Это животное реально, и если весь прочий мир не способен увидеть его, то весь этот прочий мир становится от того лишь более скудным.

«Издай хотя бы один звук! – мысленно взмолился он. – Тогда я пойму, что ты мне не чудишься, что ты – настоящий слон!» И слон все понял, он поднял хобот и затрубил – так громко, что Гурурадж с испугом подумал: сейчас оглохну.

«Отныне ты свободен, – произнес слон, и громовые слова его представились Гурураджу газетными заголовками. – Иди и запечатлей истинную историю Киттура».

Несколько месяцев спустя о Гурурадже снова заговорили по всему городу. Газета поручила четверке молодых репортеров провести расследование.

Приглушив смешки, они вошли в дверь маяка, в котором располагался созданный Городским советом читальный зал. Библиотекарь ждал их, он приложил палец к губам и поманил репортеров за собой.

Журналисты увидели Гурураджа – он сидел на скамье, читая газету, наполовину прикрыв ею лицо. Рубашка на бывшем редакторе была изодранная, казалось, впрочем, что он прибавил в весе, – по-видимому, безделье пошло ему на пользу.

– Он больше не произносит ни слова, – сказал библиотекарь. – Только сидит здесь до заката, держа газету у самого лица. Рот он раскрыл всего один раз – когда я сказал ему, что мне очень нравились его статьи о беспорядках, вот тут он на меня наорал.

Один из молодых журналистов зацепил пальцем верхний край газеты и медленно потянул его вниз; Гурурадж никакого сопротивления не оказал. Журналист взвизгнул и отскочил.

И все увидели на самой внутренней странице газеты темную мокрую прореху. Изо рта Гурураджа торчали клочки бумаги, нижняя челюсть его мерно двигалась.

Официальным языком штата Карнатака, к которому относится Киттур, является каннада, один из четырех основных языков Южной Индии. На каннада печатается местная газета «Герольд Зари». Несмотря на то что его понимают практически все жители города, каннада – родной язык лишь для части браминов. Тулу – региональный язык, не имеющий, впрочем, письменности (хоть и считается, что столетия тому назад она существовала), – представляет собой здешний lingua franca . Существует два диалекта тулу. Диалект «высшей касты» все еще используется некоторыми из браминов, однако он отмирает, поскольку говорящие на тулу брамины постепенно переходят на каннада. Другим диалектом тулу, грубым и непристойным языком, превозносимым за разнообразие и забористость его бранных слов, пользуются банты и хойка – это язык киттурской улицы. На Зонтовой улице, являющейся коммерческим центром города, как и в ее окрестностях, доминирующим языком становится конкани. Это язык происходящих из Гоа браминов гауд-сарасват, которым принадлежит большая часть здешних магазинов (при том, что брамины, говорящие на тулу и каннада, стали начиная с 1960-х вступать в перекрестные браки, брамины-конкани и поныне отвергают любые брачные предложения чужаков). Еще на одном диалекте конкани, сильно отличающемся от первого и значительно испорченном влиянием португальского языка, говорят живущие в пригородной Валенсии католики. Для большей части мусульман, особенно для тех, что проживают в Гавани, родной язык – диалект малайялама; некоторые из наиболее обеспеченных мусульман, потомков старой хайдерабадской аристократии, говорят на хайдерабадском урду. Образующие значительную часть населения Киттура рабочие-мигранты, перебирающиеся с одной строительной площадки на другую, говорят преимущественно на тамильском. Средний класс понимает по-английски.