Джулиан Феллоуз - Тени прошлого

– А теперь спокойной всем ночи! – подытожил Дэмиан и, не сказав больше ни слова, прошел через всю террасу в открытые двери своей спальни и закрыл их за собой.

Раз и навсегда он был вычеркнут из их жизни.

Когда он ушел, мы еще некоторое время сидели неподвижно, пребывая в полном потрясении. Как жертвы авиакатастрофы, которые выжили, но еще не до конца в этом уверены. Потом Серена и Дагмар громко зарыдали, а леди Белтон, похожая на красноносого клоуна из «Цирка дю Солей», с торчащими из волос щупальцами лобстера и крабьими клешнями, принялась выкрикивать приказания своему остолбеневшему и тоже украшенному рыбой мужу:

– Уведи меня отсюда! Немедленно! Уведи меня!

В этот момент Валери Лэнгли закричала, что надо вызвать полицию, но Альфред, и не заметив быстрых испуганных взглядов, понял, что полицию никто звать не будет. Не хватало только закончить вечер тем, что предоставить прессе лучшую скандальную историю на многие годы вперед. Молча кивнув, Альфред поспешил отвлечь Валери от этой идеи.

Сказать, что гости быстро разошлись, будет принципиально неверно. Все словно взорвалось, разлетелось осколками и осыпалось руинами. Клермонты и Лэнгли побежали к своим машинам, словно в окне прятались снайперы, взявшие их на прицел. Оставшиеся сидели, воняя рыбой, и ждали, что будет дальше. Джордж Тремейн налил себе выпить и другой бокал принес мне, и я подумал, что это очень благородно с его стороны, даже если подтверждало ужасное ощущение, что все они меня жалеют, презирают и жалеют. Они в разной степени поверили словам Дэмиана, но некоторым из этих слов поверили все, и я понимал, какими должны быть последствия. Дома все услышат эту историю, многократно приукрашенную, и в Лондоне после нее меня заклеймят как пресмыкающегося лизоблюда, мошенника, силящегося пробиться в высшее общество, куском липкой презренной грязи. Воздаяние за то, что я привел Дэмиана и навязал его этим людям, наконец настигло меня. В мире, где прошли мои юные годы, мне больше не было места. Я был изгой. Пария.

Подошла Кандида, наверное, выразить симпатию, но, прежде чем она успела заговорить, я отвел ее в сторону.

– Завтра я уеду. – Я говорил вполголоса, чтобы не раздувать скандал дальше и, главное, не вынуждая никого вставать на мою защиту. – Как можно раньше.

– Не глупи.

– Нет, я должен уехать. Это я со всеми познакомил его. Это моя вина, что он здесь появился. Мне нельзя оставаться. После того, что произошло. – Я был благодарен Кандиде за попытку поддержать, но говорил искренне: я не мог оставаться среди этих людей ни минутой дольше.

К нам подошел Эндрю Саммерсби, и Кандида попросила его уговорить меня не уезжать.

– Я бы сказал, это единственный открытый для него путь, – покачав головой, заявил Эндрю в своей самой невыносимой самодовольной манере.

Удачно, что служанки унесли нож.

– Утро вечера мудренее, – не желала больше спорить Кандида. – Посмотришь, как тебе будет назавтра. Мы все знаем, что он молол чушь.

Я улыбнулся, поцеловал ее и тихонько смылся к себе в комнату.

Сейчас, когда я лучше узнал Кандиду, думаю, она могла искренне отметать обвинения в мой адрес, но тогда я в это не поверил. В тот же день позже, когда я принял ванну и больше не вонял, как прилавок с моллюсками на рынке Бермондси, я спросил себя: чушь ли молол Дэмиан на самом деле? В каком-то смысле, да. Бóльшая часть того, что он наговорил о Серене, например. Каждое слово было подобрано так, чтобы нанести по моему реноме среди этих людей непоправимый удар. Покончить со мной в их глазах. Собираясь исчезнуть из их поля зрения, он поклялся себе, что исчезну и я. Это был жестокий удар, и больше всего Дэмиан наслаждался тем, что погубит и унизит меня перед ней. Он хотел выставить мою любовь мелочной, ничтожной страстишкой, поводом заполучить приглашение на обед, а не движущей силой всей моей жизни.

И тем не менее не все из этого было чушью. Забавно, что бывали времена, когда я завидовал Дэмиану. Его власти над этими мужчинами и этими женщинами. Многих из них я знал всю жизнь, но через каких-то несколько недель после того, как они знакомились с Дэмианом, он приобретал над ними бóльшую власть, чем я за все время. Он, конечно, был хорош собой, располагал к себе, а про меня нельзя было сказать ни того ни другого, но дело не в этом. Хотя и человек пришлый, он не позволял им диктовать правила игры, а я… Я позволял. Разве не попустительствовал я шуткам лорда Клермонта и ему подобных больше, чем если бы эти шутки исходили от людей рангом ниже? Разве не делал вид, избегая спорить, что благоглупости, которые приходится выслушивать в благородных обеденных залах, – это проницательные замечания? Я засиживался допоздна с дураками, смеялся и кивал, льстил их непомерному самолюбованию, не выдавая и тени своих подлинных чувств. Стал бы я возиться с Дагмар, была бы она не принцесса? Разве не проявлял я благовоспитанность в общении с такими, как Эндрю, – с человеком, которого я презирал и мог бы испытывать активную неприязнь, если бы Серена не появилась на свет? Оказывал бы я ему хотя бы это немногое уважение, если бы внутри меня не возникал легкий трепет перед его статусом? Не уверен. Если бы была жива моя мама и смогла прочесть эти строки, то сказала бы, что все это ерунда, просто я воспитан быть вежливым, и почему надо меня за это порицать? Одна половина меня считает, что она была бы права, но вот вторая…