Лаура Санди - Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше

Так или иначе, сказал отец, поговорим об этом по возвращении.

Какое-то время я могла жить спокойно. Устроившись на диване в синей гостиной, я проводила дни, слушая запись Мадам Баттерфляй — проигрыватель рядом — и отвечая на телефонные звонки — аппарат тоже на соседнем столике, так что и вставать не нужно.

По молчаливому соглашению с Марией. Если уж мне и в самом деле нечего делать, то могу хотя бы отвечать по телефону, не вынуждая её слезать со стремянки из-под хрустальной люстры, которую она мыла, или бросать ведро и швабру и нестись к аппарату, всегда слишком поздно, чтобы важным тоном произнести:

— Дом Ротко.

Друзья моих родителей, которые знали, что произошло с дедушкой и бабушкой, без конца звонили, желая выразить папе и маме соболезнование. Мне поручили отвечать, что они в России и вернутся в конце месяца.

Бабушка звонила мне по два раза на день, желая узнать, как дела, и сказать, что скучает без меня, но не может приехать, потому что Либеро и Фурио доставляют ей много хлопот.

Однажды позвонила мне и Ноэми, чтобы узнать, как я поживаю и когда вернусь в школу, ей страшно одной сидеть за партой. И я, найдя, благодаря доктору, совершенно бесподобный ответ, сообщила ей, что у меня сотрясение мозга, ну и немного преувеличила, добавив, что теперь уже никогда не поправлюсь.

После чего сразу же позвонила Мать-настоятельница, и пришлось спустить с подоконника Марию, мывшую окно. С мокрой тряпкой в руках она в два счёта отшила её.

— Нет, матушка, не беспокойтесь. Леда не больна неизлечимо. Нет, и не инфекционная болезнь. У Леды очень сильная головная боль. Она должна оставаться дома ещё две недели. В самое ближайшее время вам позвонит синьора Ротко.

Затем она вышла из гостиной, даже не взглянув на меня, но фыркнув, словно горный баран.

Если Мария думала, будто таким образом вызовет у меня желание вернуться в школу, она сильно ошибалась. В школу я никогда больше не пойду.

Мария могла терзать меня до изнеможения, но такие мучения, каких я натерпелась в Колледже Верующих, вряд ли можно себе представить. Что касается отношения Марии ко мне, она могла сколько угодно давать волю своим причудам.

И она постаралась, заявив, что, если я настолько плохо чувствую себя, что не могу ходить в школу, значит, не могу и с Ваттом играть в саду.

Жизнь у меня оказалась ещё более замкнутой, чем тогда, когда я рисковала умереть от скуки. Но теперь в моей голове теснилось столько разных мыслей, они так переполняли её, что даже шишка начала расти, и хотя я едва ли не впала в полную физическую прострацию, в душе у меня всё кипело и бурлило.

Что касается меня, то материала у меня теперь имелось до конца дней моих. Ничего больше и не требовалось. Останусь такой навсегда. Как Христос, распятый на стене за кафедрой.

Однако в четверг утром, когда Мария проверяла в саду, не затоптали ли телевизионщики мамины тюльпаны, мне позвонил Марио.

Я сняла трубку после первого же звонка.

— Дом Ротко, — произнесла я, подражая, как всегда, важной манере Марии.

В трубке молчание.

— Дом Ротко, — повторила я, подумав, что, может, недостаточно отчётливо произнесла свои слова.

На том конце провода по-прежнему тишина, но не абсолютная. Всё же чувствовалось, что там кто-то есть. И в самом деле, вскоре я услышала ответ:

— Надо же, ошибся номером… чёрт возьми! Это не квартира Руббертелли? Как вы сказали, куда я попал?

Я никогда прежде не слышала этого голоса. И не имела ни малейшего представления, кто это может быть. Однако нисколько не усомнилась, что это мужчина. Настоящий мужчина, не вроде Либеро и Фурио. И даже не как мой папа. А как офицер эскадры Северо-Американских Соединённых Штатов Ф. Б. Пинкертон.

— Ну что, положила трубку?

— Нет! — поспешно ответила я.

— Ну так скажи, это дом Руббертелли или нет?

— Нет.

— Что нет?

— Нет.

— Нет, потому что это не дом Руббертелли, или нет, потому что не хочешь сказать?

— Ну ладно, тогда распрощались.

— Нет!

— Опять двадцать пять! Что нет-то, мамино сокровище?

— Не распрощались.

— Но ты же не хочешь сказать мне, куда я попал…

— Это дом Ротко.

— Чей дом?

— Ротко.

— И куда же я попал? На Луну?

— Нет.

— Я понял, это шутка! Ну, конечно, ты просто не умеешь говорить…

— Нет.

Когда я поняла, что уже в тысячный раз повторяю самое короткое и простое слово на свете, мне захотелось сделать харакири, подобно Чи-Чио-сан.

Нужно было спасать положение. Нужно сказать что-то необыкновенно замечательное. И пока я ломала над этим голову, он попрощался со мной: