Лаура Санди - Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше

Потом она объяснила мне и всему классу, почему я не ходила в школу в эти дни. Я болела гриппом, а сознание потеряла от слабости.

Я всё время кивала головой. Такое объяснение безусловно изображало меня в более красивом свете. Грипп и слабость намного лучше страха и трусости.

Я представила, как Мария говорила по телефону. Она единственная в нашем доме, кто умел лгать. Но, очевидно, сёстры тоже не промах.

— А теперь, девочки, прежде чем начать урок, поблагодарим все вместе…

Все поднялись из-за парт.

Как все вместе? Разве не я одна должна читать молитву? Она же сама мне сказала это. Забыла?

— Матушка… — прервала я её, обратившись к ней так, как научила бабушка.

— Да, Леда?

— Теперь моя очередь.

— Твоя очередь… что делать?

— Поблагодарить Царя Небесного.

— Царя Небесного?

— На небесех, матушка, — чудом спаслась я.

Сестра Бенедетта растерялась, и тут поднялась Людовика:

— Да, матушка, в прошлый понедельник вы сказали ей, что она должна одна прочитать молитву. В наказание…

Она преувеличила… В наказание! Ладно, пусть даже в наказание. Какая разница. Сейчас моё время.

— Ты права, Людовика, молодец, у тебя хорошая память. Тогда давай, Леда. Начинай.

Не подозревая ещё, какое безумство собираюсь совершить, превращаясь в самоубийцу, камикадзе, я ловко и быстро, как белка, в один миг забралась на парту и раскинула руки, подобно распятию над головой сестры Бенедетты.

— Отче наш… — громко воззвала я, обратив взор вверх, к небу. — Иже еси на небесех…

И хотя я никого не удостоила даже взглядом, сосредоточившись на своей молитве Царю Небесному, всё же ощутила вокруг какую-то робкую, напряжённую тишину и полнейшее подчинение.

— Да приидет царствие твоё…

Я продолжала излагать свои просьбы. И уже собралась со всем пылом попросить Господа отпустить мне грехи. Вот тут-то, не сомневалась я, по крайней мере половина моих одноклассниц прослезится. Но, к сожалению, в классе неожиданно поднялся какой-то сильный шум, очень мало похожий на аплодисменты.

— …Яко на небеси… — пара крепких рук подхватила меня под мышки, и в одну секунду я оказалась в партере, — и на земли!

Сестра Бенедетта тенью накрыла меня. Против солнца её лицо выглядело тёмным и злым. Распятие, свисавшее с шеи, раскачивалось от резкого движения. Я выпрямилась, наверное, она сильно придавила меня, опуская на пол.

Сердце моё колотилось в висках, как той ночью, когда температура поднялась до сорока, и я бредила. Я ровным счётом ничего не слышала из того, что происходило вокруг меня, как в немом фильме.

Девочки, открыв рты, дрожали. Людовика рядом с сестрой Бенедеттой отрицательно мотала головой. Сестра Бенедетта что-то говорила и говорила, и говорила, и говорила. Что же касается меня, то я оглохла.

Очень возможно, что сестра Бенедетта что-то спрашивала у меня, а я не отвечала, хотя она повторяла свой вопрос уже в четвёртый и в пятый раз. Если бы она не взяла меня за плечи и не встряхнула, я, наверное, так никогда и не услышала бы её.

— Можно узнать, что ты хотела сделать, Леда Ротко?

Я не ответила ей в шестой раз.

— Ты ответишь мне или нет?

Нет никого страшнее рассерженной монахини. А сестра Бенедетта исходила яростью.

— Да.

— Что да?

— Да, хочу ответить.

— Так отвечай!

— Я не поняла вопроса.

Сестра Бенедетта дышала, как мехи, свисавшее с шеи распятие по-прежнему раскачивалось.

— Садись на место, Леда Ротко! И вы тоже, девочки, садитесь на свои места.

Тут началось общее движение.

Ноэми сидела рядом со мной, как на похоронах — втянув голову, уставившись в пол, вздрагивая и хлюпая носом.

Я оказалась виновницей какого-то бедствия и чувствовала себя очень неловко.

Я догадывалась, что должна извиниться, но не понимала, в чём заключается моя вина. Если бы только кто-нибудь подсказал мне, за что нужно попросить прощения, я ни секунды не медлила бы.

Сестра Бенедетта тоже вернулась на своё место за кафедрой.

Некоторое время в классе стояла тишина.

— А теперь проведём перекличку, — сказала сестра Бенедетта, отнимая руки от лица.

— Людовика Альтьери.

Людовика поднялась за партой позади меня и произнесла «Здесь», со злобным удовольствием пыхнув мне в затылок.

Ноэми проговорила «Здесь», как умирающая.

В то утро занятия сопровождались лёгкими смешками, которые сестре Бенедетте удавалось приглушить лишь иногда, и то ненадолго.

Звонок прервал мою сотую по счёту попытку написать своё имя, тогда как другие, учившиеся делать это уже целую неделю, легко выводили собственные фамилии.