Корнель Филипович - День накануне

— Мешок! — крикнул мой товарищ и резко повернул обратно. Подняв мешок, перебросил его через плечо и побежал дальше. Мы добежали до огромных стволов каштанов, спрятались за ними и открыли огонь. Долговязый Билл прихрамывал: его ранили в ногу. Мы без остановки стреляли в солдат, карабкавшихся на ограду. Одному, похоже, попали в голову: он упал на кучу листьев, раскинул руки и замер.

— Вперед! — крикнул Долговязый Билл.

Мы пересекли парк и подбежали к ограде. С ограды соскочили вниз, на улицу. Теперь мы неслись по улице мимо неторопливо идущих прохожих. Здесь негде было спрятаться и нельзя отстреливаться; мы могли только убегать. Солдаты безнаказанно палили нам в спину. Я оглянулся и увидел, что преследователи настигают нас; двое в кожаных штанах были уже близко. Пальто сделалось невыносимо тяжелым и сковывало движения. Долговязый Билл перестал хромать и мчался впереди, отдаляясь. Обе руки он держал на плече, это означало, что мешок с сокровищами снова у него. Я бежал что было сил, но у меня началась колика, я стал задыхаться. Я увидел, что Долговязый Билл разворачивается, останавливается расставив ноги посреди улицы и стреляет раз за разом:

— Бах! Бах! Бах! Бах!

Но было уже поздно. Меня схватили сзади за пальто, я пошатнулся, кто-то подставил мне ножку. Я упал и, сцепившись с врагом, покатился с ним вместе по земле. Нападающих было двое. Я ощутил чужую силу, насилие, почувствовал, как меня стиснули чьи-то руки, от которых я не мог освободиться, почувствовал тяжесть, которую не в состоянии был с себя сбросить. Мною овладели отчаяние и ярость.

Меня схватили и затолкали в сарай, где лежали доски и ржавые железяки. Я слышал голоса мальчишек, которые меня стерегли. Я был в незнакомом месте, далеко от дома; на улице стемнело, я видел это через щели в дощатой стене. Я сидел съежившись и плакал. Потом вдруг голоса смолкли. Я прислушался: было тихо, похоже, я один. Осторожно толкнув дверь сарая, я оказался в чужом дворе. С двух сторон стояли низкие домики. Было холодно и темно, в окнах горел свет. В одном доме играли на цитре. Через сад я вышел на улицу; никто меня не задерживал, никого не было. Я долго бродил по улицам, останавливался и поворачивал обратно. Мимо меня проходили люди и разговаривали. Я не мог никого спросить — какой вопрос я должен был задать: где я живу?

Я долго еще ходил по улицам, пока не увидел черный котел, висевший на цепях над воротами котельщика. Я обрадовался, потому что видел этот котел из окна нашего дома. Потом я нашел наш подъезд, почувствовал запах табачного дыма и увидел в тусклом свете запыленной электрической лампочки Христа на кресте. Я перекрестился и кинулся вверх по лестнице. Я пробегал мимо чужих дверей, из-за которых слышались гаммы — кто-то играл на скрипке, — шум воды и разговоры. Я миновал кладовку — из отверстий в деревянной дверце пахло травами и яблоками — и остановился перед дверью, на которой была латунная табличка с моей фамилией. Несмотря на страх, я почувствовал себя счастливым. Осторожно повернул ручку, но дверь была заперта.

— Кто там? — услышал я голос бабушки.

— Я!

— Явился!

Дверь мгновенно распахнулась. Увидев меня, бабушка воскликнула:

— Боже милостивый!

— Что?

— Ты еще спрашиваешь? Родители пошли тебя искать. Посмотри в зеркало, на кого ты похож!

— Я уже давно пришел, — сказал я: это должно было означать, что я рассчитываю на великодушие бабушки. Но бабушка не поняла моего намека.

— Что ты несешь? Как это — «давно»? Иди к зеркалу, посмотри на себя!

Я вошел в комнату и увидел, что от двери бежит пестрая ковровая дорожка с двумя светлыми полосками по бокам. В конце дорожки, между окнами, стоит подзеркальник с высоким зеркалом. Такого большого зеркала я никогда не видел у нас дома. У зеркала была широкая блестящая рама, а в раме — восхитительная картина: наша столовая, но куда более отчетливая и разноцветная, чем раньше, красивая, как на свежей, еще влажной переводной картинке. Я любовался этим видом и забыл обо всем, что было. Я шел по дорожке и вдруг увидел себя целиком, с головы до ног. Я остановился и смотрел: длинный, худой, в мятом, выпачканном известкой и кирпичом пальто; на пальто не было ни одной пуговицы. Тонкая шея, на шее — маленькая, узкая голова; редкие, высокие брови, глаза на разных уровнях, толстые губы. Лицо измазано грязью, верхняя губа рассечена, в крови и распухла, мокрые волосы прилипли ко лбу. И у этого лица хватало смелости улыбаться! Я перестал улыбаться. Я был отвратителен; то, что я увидел, было глупой ошибкой или обманом. Моя внешность оказалась полной противоположностью моему представлению о себе. Какой же я все-таки? Может, это не я? Я закрыл глаза, чтобы не смотреть, и очень сильно захотел вернуться к самому себе, снова стать тем, кем я себя считаю, то есть тем, кто я на самом деле. Услышав за спиной голос бабушки, я обернулся, открыл глаза и посмотрел на нее: она была такая же, как обычно. В длинном черном платье с поясом. Седые волосы гладко зачесаны назад и разделены прямым пробором. На шее — чистенький воротничок из белого кружева.