Корнель Филипович - День накануне

Впрочем, хватит об этом, я ведь не свою интеллектуальную жизнь описываю, а рассказываю о наведении порядка в доме, то есть о своих столкновениях с окружающей меня материей и взаимоотношениях с предметами, которые (якобы) сами не мыслят и не в состоянии вести со мной беседы, а стало быть, я обязан их в этом выручать. Хотя в основном я пишу о людях, о себе и о других, а также о животных, я считаю своим долгом писать и о так называемых неживых предметах. Стараться проникнуть в тайну их существования, постичь смысл их бытия и характер отношений, связывающих их с нами, живыми особями, а поняв этот смысл — в той мере, в какой я его понять способен, — попытаться изложить его доступным каждому языком. Вот, пожалуй, главная причина, заставляющая меня писать не только о людях и животных. Но с какой стати я оправдываюсь?

В последний раз наведение порядка в доме продолжалось дольше обычного и потребовало гораздо больших усилий. Но я потрудился на славу, добрался даже туда, куда много лет не заглядывал. Например, просмотрел свои записи и корреспонденцию, главным образом частную. И при этом наткнулся на чьи-то письма, на которые — к своему стыду — не ответил, а если ответил, то не помню, что именно, поскольку дело было давно и ответное письмо сейчас у адресата. В памяти остались только обрывки каких-то фраз, клочки мыслей, намеков, шуток, относящихся к историям, которые бог весть с чего начались и чем закончились, и теперь уже неизвестно, каков вообще был их смысл. Многих из тех людей, которым я был зачем-то нужен, не первый год нет в живых. Некоторые письма вызывали досадное чувство неловкости или даже запоздалое раскаяние. В них были кусочки чужой жизни, но, Господи, ведь и моей тоже! Сколько же перемен в моей жизни могло произойти в зависимости от того или иного ответа на письмо, иногда от одной моей фразы или даже слова! Ну и какие из этих писем выбросить в мусорную корзину, а какие сохранить? А те письма, что я написал, но не отправил? Их набралось порядком — и что с ними делать? Отправить с опозданием или уничтожить? Имею ли я право уничтожать то, что является свидетельством моей глупости, лени или даже трусости? Должен ли я выкинуть эти неотправленные письма, чтобы никто не узнал, сколько во мне скверны и каких неприятностей удалось бы избежать, если бы я их отослал? Может быть, нужно сохранить, уберечь от гибели лишь то, что говорит о моем благородстве и бескорыстии, о том, как я чист и прекрасен?

А тут еще шкаф, вернее, целых два шкафа с одеждой, которую мне давно уже следовало пересмотреть и добрую половину выбросить. Какой-то костюм, давным-давно вышедший из моды, с узкими брюками и коротковатым пиджаком. Траченные молью свитера и жилеты, выцветшие галстуки, дырявые носки. Я открыл один шкаф, затем другой, заглянул в них и снова закрыл. У меня уже не было сил, я устал. Больше всего мне сейчас хотелось лечь и вздремнуть. Я даже растянулся на минутку на тахте, но вскоре, чувствуя, что засыпаю, заставил себя встать и сел за стол. Мне нужно было до завтра непременно сделать одно дело, не связанное с наведением порядка в доме, но очень важное. А именно завершить некий текст, давно уже написанный — не хватало только одной, максимум полутора заключительных страниц. Уже не надо было ничего придумывать, ничего объяснять: все, что собирался сказать, я сказал, а о том, о чем говорить не хотел, умолчал. Оставалось лишь, ничего не добавляя и ничего не изымая, изящно рассказ закончить. Вроде бы обычная, рутинная работа, сравнимая с тем, что делает портной, подрубая уже готовую вещь, чтобы лучше смотрелась или просто чтобы не махрились края. Только и всего. Работа, которую можно выполнить, почти о ней не думая или даже думая о чем-то другом. Я написал одну фразу, потом еще одну, остановился, подумал о целом; мне захотелось припомнить, что было раньше, я стал листать страницы вспять и таким образом дошел до начала. А когда вернулся к началу, у меня вдруг возникло ощущение, будто я смотрю на свой текст, стоя на голове. Начало теперь показалось мне важнее конца, я подумал, что зря не последовал примеру детей, которые, рисуя домик, начинают с вьющегося из трубы дыма и затем вертят листок во все стороны. И вообще в голову полезли разные ненужные мысли. Например, о том, что все до сих пор написанное ни к черту не годится, все вышло каким-то слабым, хилым, плоским; что картина, по-видимому, должна быть не двух- или трехмерной, а четырех- либо даже пятимерной и еще многое надо бы углубить и расширить. Тогда бы рассказ получился гораздо более сильным и долговечным, меньше был бы подвержен сокрушительному влиянию времени и пространства. Я уже явно устал, и голова моя устала. Хоть я не спал, кора моего мозга дремала, позволяя рождаться в его закоулках всякой чепухе.