Эдуидж Дантика - Леле

— Ты уверена, что сейчас подходящее время для непримиримых противоречий?

Она встала с кресла и закрыла двустворчатую дверь, отчего в комнате стало довольно сумрачно.

— Не хочу об этом разговаривать, — сказала она и с размаху села на один из диванов у заставленного камина.

— Он что, изменяет тебе? — спросил я. — Если так, я поищу способ отправить его в тюрьму.

— Нет, не изменяет.

— А ты ему?

В ответ она широко раскрыла глаза и показала на свой живот.

— Это его ребенок? — спросил я, садясь на пол у ее ног.

— Какой же ты дурак.

Положив голову ей на колени, я почувствовал себя как в детстве, когда, опустошенный, прибегал домой после того, как сопровождал отца, регистрировавшего чью-то смерть.

— Ты не сможешь делать эту работу, если не перестанешь плакать на месте события, — говорил папа, давая мне подзатыльник на глазах у свидетелей произошедшего. Один раз мне даже довелось увидеть обезглавленный труп. Родной брат этого человека, повздорив с ним из-за участка земли, отхватил ему голову мачете. Тем вечером Леле позволила мне уснуть в ее постели, и, самое важное, она позволила мне плакать.

— Ты уверена, что не хочешь со мной поделиться?

— Может быть, когда-нибудь в другой раз, — сказала она.

— Мы пользовались хоть однажды этим камином? — спросил я, показывая на единственную бетонную часть дома — на квадратную выемку, которую Леле недавно наполнила огромными декоративными свечами.

— Марта, наверно, знает лучше, — ответила она, — но я помню только один случай: в тот вечер, когда ты родился. Весь дом был полон дыма и едва не сгорел.

На следующий день (я тогда, кстати сказать, принимал заявление о разводе) пошел дождь. Я занервничал: вдруг река опять разольется — и на этот раз не ограничится полем ветивера и миндальными рощами? Наш дом был теперь единственным, расположенным так близко от берега. Другие, поновей и похлипче, унесло во время внезапных наводнений — некоторые с целыми семьями внутри. Я собирался поговорить с Леле о судьбе дома, но все откладывал, потому что сам не знал, как быть. Продать его кому-нибудь с проблемой в придачу? Разобрать и заново построить на более высоком месте? Или мне следует подыскать себе второе жилье и использовать дом только в сухой сезон? Я был уверен, что у Леле уже готово решение, которое она считает стопроцентно правильным, и хотел, прежде чем начинать разговор, хорошенько собраться с мыслями. Вместе с тем, глядя в окно на ливень и на пережидавших его прохожих, которых все больше скапливалось под навесом галереи у моего офиса, я чувствовал, что отчуждение между мной и Леле нарастает.

Уже не один год я раз в квартал устраивал встречи с жителями деревень, в особенности расположенных выше нас по реке, и твердил им, что река буйствует из-за уничтожения деревьев, которое ведет к эрозии почвы.

— И как же нам быть? — спрашивали меня. — Дайте нам что-нибудь взамен древесины, и мы перестанем.

Иногда, пытаясь убедить их пощадить молодые деревья, я использовал дешевые метафоры, бил на эмоции.

— Это все равно что убить ребенка, — говорил я.

— Если мне нужно убить ребенка-дерево, чтобы спасти собственного ребенка, я убью ребенка-дерево, — возражали они.

И теперь из-за их глупости — вернее, из-за их глупых потребностей — наш родительский дом мог в скором времени оказаться в воде. Мы могли проснуться в плавающих кроватях, спасаться пришлось бы на крыше. Роды моей сестры могли произойти на дереве.

— Черт вас возьми, — сказал я сидевшему передо мной заявителю, — ну почему вам взбрело в голову разводиться с женой?

— Потому что она уродина, — ответил он с таким же серьезным-пресерьезным, хоть, вероятно, и не таким озабоченным лицом, какое было у меня.

— Из-за чего она вдруг стала уродиной?!

Я уже кричал на него, но он, кажется, этого не заметил.

— Из-за детей, — объяснил он. — У нее осталось мало зубов, и она не слишком добрая теперь.

— Какой доброты вы от нее хотите?

— Всякой, — подмигнул он. — Ну, понятно, какой.

— Сколько у вас детей?

— Десять.

Я перестал писать и положил ручку. Я хотел дать ему такой же подзатыльник, какие отец давал мне. «Да будьте же мужчиной, — хотел я сказать. — Это ваша жизнь, ничего с этим не сделаешь».

Я хотел поговорить с ним так же, как мне, видимо, предстояло вскоре поговорить с сестрой. Сказать ему, что, бросая семью, он поступает как трус. Но, подняв глаза, я увидел, что уже вовсю сияет солнце. Те, кто укрывался от дождя под навесом галереи, двинулись дальше по своим делам. Машины тоже начали ездить, разбрызгивая повсюду глинистую воду.