Лурдес сказала:
— А, вы поэтому не готовите.
— И поэтому тоже. Воз из Равалпинди, это город, где сорок женщин в месяц поступают в больницы со страшными ожогами. Если она выжила… Ты меня слушаешь?
Лурдес посасывала дайкири.
— Конечно.
— Если не умерла, живет в позоре, потому что ее муж, этот паршивец, который хотел обжечь ее до смерти, выгоняет ее к чертовой матери из дому. И ему это сходит с рук. В Пакистане, в Индии женщины тысячами умирают каждый год от ожогов, потому что надоели мужьям или мало принесли приданого.
— Вы говорили, первая жена у него сгорела.
— Как только смог позволить себе белую женщину — на кой ему старая тогда сдалась?
— Боитесь, что он вас сожжет?
— Так они и делают, такой у них обычай. И знаешь, в чем дикость? Воз приехал сюда заниматься пластической хирургией. А в Пакистане, где столько изуродованных женщин, почти нет таких хирургов. — Она сказала: — А некоторым плещут в лицо кислотой… Я сделала самую большую ошибку в жизни — вышла за человека другой культуры, за чалму.
Лурдес спросила:
— Для чего?
Хозяйка повела рукой:
— Для этого. — Подразумевая дом и всё, что к нему прилагалось.
— Так у вас оно есть.
— Не будет, если уйду от него.
— Может, после развода он оставит вам дом.
— Брачный контракт. Я получаю шиш. И в тридцать два года — обратно в стриптиз на федеральном шоссе или в какую-нибудь топлесс-закусочную. Есть грудь — можешь хотя бы получить работу. Любимый номер Воза — выхожу в наряде медсестры и все снимаю, кроме веселенькой шапочки. — Мысль хозяйки резко поменяла направление. — Воз сказал, что, когда увидел этот номер, сразу захотел меня нанять. Я была бы первой голой хирургической сестрой.
Лурдес представила себе, как эта женщина танцует без одежды на глазах у мужчин, и подумала о мисс Олимпии, предупреждавшей своих уборщиц о библейской честности: не петь и не плясать за уборкой офисов, а то заинтересуются мужчины, задержавшиеся на работе. У нее это получалось так, будто мужчины сидят в засаде. «Читайте книгу „Судей“, — говорила мисс Олимпия, — двадцать первую главу». Там мужчины затаились и ждали, когда выйдут плясать Силомские девицы, чтобы схватить их и сделать своими женами. Лурдес знала уборщиц, которые пели за работой, но чтобы плясали, не видела никогда. Каково это — сплясать голой перед мужчинами? — думала она.
— Не хотите с ним жить, — сказала Лурдес, — но хотите жить в этом доме.
— Вот именно, — сказала женщина, совсем не выглядевшая как миссис Махмуд.
Лурдес отпила дайкири, поставила бокал и протянула руку к пачке «Вирджиния Слимз»:
— Можно одну попробовать?
— Пожалуйста.
Она зажгла сигарету и глубоко затянулась.
— Я бросила. Но вы так курите, что мне опять захотелось. Даже как вы сигарету держите.
Лурдес чувствовала, что эта женщина уже близка к тому, чтобы раскрыть свои мысли. Но, видно, они такие, что ими нелегко поделиться с другим человеком — даже женщине, которая плясала голой. Сегодня вечером Лурдес решила ей помочь. И сказала:
— Как бы вы чувствовали, если бы на вашего мужа свалилась куча сырого цемента?
И, не услышав ответа, глядя в сторону, подумала: не поторопилась ли?
Рыжеволосая женщина сказала:
— Как на мистера Зиммера? А ты что почувствовала?
— Я приняла это с облегчением. Подумала: меня больше не будут бить.
— Ты счастливо с ним жила?
— Ни одного дня.
— Ты же выбрала его, на что-то рассчитывала.
— Он меня выбрал. На вечере в Кали. Там было по семь колумбийских девушек на одного американца. Я не думала, что меня возьмут. Мы поженились… Через два года я получила зеленую карту, и мне надоело, что он меня бьет.
Рыжая миссис Махмуд сказала:
— Да, ты накушалась, вижу. — И на этот раз помолчала, прежде чем спросить: — Сколько нынче стоит грузовик цемента?
Лурдес без промедления ответила:
— Тридцать тысяч.
Миссис Махмуд сказала:
— Черт возьми. — Но сидела спокойно, откинувшись на желтые подушки. — Ты была готова к этому. Вивиана описала тебе ситуацию, и ты решила наняться.
— Думаю, вы меня наняли из-за мистера Зиммера, — сказала Лурдес. — Очень уж интересовались, что с ним произошло. И еще я поняла с первого дня, когда мы сидели здесь, что мужа вы не любите.
— Так ведь понятно почему. Я до смерти боюсь сгореть. Он зажигает сигару — я слежу за ним, как чертов коршун.
Нашла себе причину, объяснение.
— Незачем нам про него говорить, — сказала Лурдес. — Вы платите деньги, все вперед, и мы про это больше не говорим. Не платите — тоже больше не говорим.
Читать дальше