Иосиф Гольман - Ради тебя одной

«В-94» являлся ужасным по смертоносным возможностям ответом на появившиеся западные ружья пятидесятого калибра, например американский Barret M82-A1 Light Fifty. Этот убойный калибр хорошо известен по знаменитому американскому пулемету «М2» и советскому «ДШК». Последний полвека сбивал всех подряд: от американцев в Корее и Вьетнаме до наших в Афгане. Только для советского пулемета патрон был чуть длиннее.

Здесь же конструкторская мысль пошла еще дальше: опять-таки «от» и «до». От оптического прицела в 13 крат, с возможностью ночной стрельбы, до специальных патронов калибра 12.7х108 миллиметров. Его пуля с тяжелым сердечником из металлокерамики могла нанести тяжелые повреждения даже бронированным целям. Такая кусачая тварь действительно пробивала лобовую броню бронетранспортеров, насквозь прошивала вертолеты и даже танкам при точном попадании могла причинить серьезный ущерб. Тем более что точность и огромная эффективная дальность стрельбы была их главным коньком: рассеивание на дальности в сотню метров не превышало пяти сантиметров! То есть можно уложить всю обойму в спичечный коробок. Короче, ученые и конструкторы не зря ели свой хлеб.

Я хорошо помню, как в одной из командировок Вовчик с дистанции более полутора километров – это было недалеко от селения Цой-Ведено – убрал с крыши полуразрушенного дома минометного корректировщика. Минометов у «чехов» тогда было много, и они нам житья не давали. После Вовкиного выстрела нас довольно долго не беспокоили.

И тут начинается область неприятных воспоминаний. В Чечне начался и там же закончился мой единственный «военно-полевой роман». С Ингой мы познакомились в поезде. Обычном, гражданском. Мы с Вовчиком как раз ехали испытывать этот чертов агрегат, даже без военной формы. А Инга направлялась к младшему брату в Грозный. Брат страдал какой-то редкой болезнью, был практически инвалидом и не мог выехать сам. Она за него очень боялась. Мы с Вовчиком прониклись, предложили помощь. Инга с радостью согласилась.

Неожиданно наше путешествие затянулось: именно в это время железнодорожное сообщение прервалось. Состав остановился недалеко от административной границы Чечни, чуть ли не в степи, на каком-то полустанке. Не сказать, чтобы мы были сильно расстроены: только придурки, ни разу не побывавшие на войне, на нее сильно рвутся. А мы с Вовчиком побывали. И соответственно, не сильно рвались.

Наш серо-зеленый, а проще – грязный, поезд стоял уже почти двое суток, и все это время я провел с Ингой. Не увлечься ею было сложно: высокая, с длинными белыми волосами, не знавшими искусственного окрашивания. Не суперкрасивая, но удивительно пластичная и обаятельная. Кроме того, что она могла легко влиться в ряды фотомоделей, Инга была умной и веселой девчонкой. И очень наблюдательной. Уже на второй день она раскусила, что мы военные. Хотя ни стрижками характерными, ни сленгом, ни пресловутой выправкой мы с Вовчиком не отличались.

Мы активно гусарили перед девчонкой, заранее договорившись, что, когда у кого-то шансы возрастут, второй отходит, чтобы вместе не прозевать момент.

В какой-то миг счастливчиком оказался я. Мне безумно хотелось, чтобы Инга осталась со мной. И к середине второго дня в голову начали закрадываться бредовые идеи о переходе «транспортного» романа в обычный. Может, просто обстоятельства так сложились: жена недавно ушла, поняв, что ее не устраивают ни мой ратный труд, ни материальная оценка Родиной этого самого ратного труда. И хотя последние два года все к тому шло, ее уход поразил меня прямо в сердце. Я так устроен, что мне нужна только одна женщина. Я бы прожил с ней всю жизнь. Но – не сложилось.

Вот на эту сердечную пустоту и наложилась веселая и умная Инга. Большая часть пассажиров нашего несчастного поезда уже покинула свои купе, выбрав иной вид транспорта. Мы тоже могли уехать, благо до ближайшей комендатуры было двадцать километров. Но я предпочел остаться до особых распоряжений, впервые изобразив из себя безынициативного полудурка.

Короче, в середине второго дня нашей вынужденной стоянки я почувствовал однажды изведанные симптомы: при взгляде на Ингу у меня теплело в груди, глаза туманились, и хотелось сделать для нее что-то необыкновенно хорошее. И конечно, многого другого хотелось: мужчина я, слава богу, вполне здоровый. «Любовная истерия» – как, презрительно морщась, называл подобные состояния упомянутый выше майор Жевелко, – усиливалась тем, что, похоже, и Инге я нравился. И похоже, нравился больше, чем просто крепко сложенный попутчик двадцати девяти лет.