Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Жизнь состоит из поражений.

Но победители — да, они бывают и в жизни. Те, кто принимает поражения с достоинством.

Кто-то спешит за мною, мчит по лестнице с риском сверзиться и сломать шею. Ну, народ здесь тренированный. Уж если кому поручено и доверено за мною мчаться, то можно не сомневаться: догонит.

Догоняет в вестибюле и заступает дорогу: слушай, правда, что ты в Штатах столько лет жил. Ну, отвечаю на ихний придурковатый манер. В данной ситуации это должно звучать «А пошел-ка ты туда-сюда-и-обратно!», а с моей интонацией звучит еще грубее. Но он не стесняется, у него задание и стесняться ему некогда. Пошли по коньячку врежем. Этому насчет здоровья не ввернешь. Уж чего у него вдоволь, так именно здоровья. Кровь с коньячком, щеки лопаются. Не хочу. Брось, говорит и хватает меня за рукав. Поднимаю на него взгляд, из которого изгнано все человеческое. Не глаза у меня, а тубусы, светящие электронным светом. Те моменты, в которые не скрыть железной воли сумасшедших. Крепко беру его за руку, отрываю от своего пиджака, но голос звучит пока еще ровно: пить надо, когда хочешь, а не когда кто-то хочет. Ну, хохотнул он, снова хватая меня, за чужой счет пьет и язвенник, и трезвенник. Если у вас задание, вам придется тащить меня не за рукав, а за шиворот.

С этими словами выдергиваю свой затрещавший рукав и ухожу едва не бегом, боромоча: глупец, сам себя втравил, столько проб в такой короткий период, не вынести этих проверок…

Да почему — не вынести? Это состязание. А ты ровно на жизнь умнее, несчастнее и хитрее и на две эмиграции опытнее. И ставка у тебя — жизнь, а у них только задание. Ни жизни, ни карьере провал задания не угрожает. И на коньяк в следующий раз ты пойдешь. Это будет хорошо, они приготовятся таранить — и вломятся в открытую дверь. Противника полезно ошеломлять. Этим его ухищряешь, но что делать, входным билетом для меня служит экстравагантность. А такую репутацию поддерживать не просто.

Домой добираюсь взвинченным и кидаюсь к конфорке. Где-то есть остатки вчерашнего супа, но их нет, одни пустые кастрюли, а есть хочется зверски, нервное, расплата за пленарное заседание, и стоит немалого труда держать себя в руках. Ломящая боль в затылке, паутина на лице, особенно слева, от виска к щеке и нижней челюсти, внутри что-то дрожит. Словом, полный набор. Сбрасываю брюки, рубашку, ложусь на пол и расслабляюсь после долгих попыток…

На внутренней поверхности век расстилается спокойная серая мгла. Вспышки и провалы сменились колыханием. Так ли дышит умиротворенная душа? Кому дано знать… Душа, размажься по этому своду пленкой и пари в отсутствии желаний, словно улыбка Чеширского кота…

Когда-нибудь — может, и скоро — на внутренней поверхности век передо мной раскроется вечность. Но не об этом сейчас. Сейчас — расслабиться! Это приказ. Расслабиться размазаться расплыться по внутренней поверхности век по небосводу по Вселенной…

Если ни о чем не думаешь лезет в голову всякое всплывает словно мусор при наводнении Мусоргский лепет собственный без слов бессловесный параллельно зрительному ряду и музыке и никакой связи в текучей воде рассвета над Москва-рекой приплыли ручей и мельник… Стоп! А Шуберт звучал и в лихие времена! Его, наверное, чтил обер-группенфюрер Шуберт, не раз посетивший Яновский лагерь. О, группенфюреры были плохие музыканты, зато всегда хорошие меценаты, это нетрудно, когда есть за счет кого. А кого было предостаточно. Кого? А всех. Цыган, поляков и прочих славян, а уж богоизбранного народа в качестве здоровой основы, так сказать… Чем Сек и заключил заседание — «Принять за основу». А что — не помню.

И не надо. Обратно к Шуберту и Москва-реке к текучей воде в которой утекаю растворяюсь улетучиваюсь размазываюсь по спокойно-серой сфере она теплая открылась-таки внутри моих собственных глаз и нет ничего вне меня и нет меня самого лишь молчаливая бескрайность в ней тикает сердце и раскинутые руки мои покойны и теплы и волны колышут меня и уверенность втекает в меня втекает уверенность спокойствие тихость…

Вздремнул, хоть в расслаблении и не рекомендуется. Поднялся освеженный. Теперь — не суетиться. Нету супа — леший с ним, с супом. Да и как ему быть, я же его кошке скормил, болван. Выпил воды и прилег с томиком Двойника.

Двойник близок мне биографически, иронически, географически, психологически и подспудно. Я даже с ним встретился однажды в кабинете его редактора. Он опасался, как бы я не встрял и не помешал ему травить, чего он там ей травил, и одарил меня крысиным взглядом. Я понял и смылился. А могли подружиться. Может, вследствие взаимного влияния оба стали бы лучше. Или гаже, кто знает. До сих пор не соображу, стал я лучше от общения с ЛД? А он стал ли?