Луи де Берньер - Мандолина капитана Корелли

А как узнать, сколько взять улиток? Дросула сказала – килограмм на четверых. Но это с ракушками или без них? И кроме того, как же вытаскивать их из ракушек? И как взвешивать, не измазав слизью весы? Это такая слизь, которую не смоешь и горячей водой с мылом, – она попадала на всё, до чего ни дотронешься, словно сама умела мистически размножаться до бесконечности.

Пелагия поглядывала на лоснящееся содержимое горшка, полного склизких существ, и сталкивала их пальцем, когда они пытались выползти наружу. Ей становилось ужасно жаль их. Они были не только очень потешными – со своими выставленными рожками и беспомощно покачивавшимися тельцами, когда перевернешь вверх тормашками, – но и очень трогательными оттого, что так печально и прискорбно верили в спасительность панциря. Пелагия вспомнила себя ребенком, когда она искренне верила, что если закрыть глаза, то отец не сможет увидеть, что она нашалила. Сталкивая улиток, она грустила от жестокости мира, в котором живущие могут выжить, лишь хищно нападая на тех, кто слабее; неважный способ навести во вселенной порядок.

Ее практические и этические затруднения прервал взволнованный крик: «Барба Крелли! Барба Крелли!», – и она улыбнулась, узнав голосок Лемони: та была в состоянии наивысшего возбуждения и радости. Девочка взяла в обычай называть капитана «дедушка» и прибегать каждый вечер, чтобы, задыхаясь, пересказывать ему на своем детском языке все события дня. «Барба» Корелли терпеливо слушал, не в силах ничего понять, а потом гладил ее по голове, называл «корициму» и начинал подбрасывать в воздух. Пелагия не могла понять, что за удовольствие оба находят в этом, но некоторые вещи необъяснимы, а пронзительные радостные вскрики Лемони служили окончательным волеизъявлением невероятного.

– Я видела здоровенную, рогатую, ржавую кругляку! – сообщила Лемони капитану. – И я по ней лазила!

– Она говорит, что видела здоровенную, рогатую, ржавую круглую железяку и лазила по ней, – перевела Пелагия.

Карло и капитан обменялись взглядами и побледнели.

– Она нашла мину, – сказал Карло.

– Спроси ее, где это было – на берегу? – сказал Корелли, обращаясь к Пелагии.

– Где это, на берегу? – спросила та.

– Да, да, да! – радостно проговорила Лемони, добавив: – А я лазила по ней!

Корелли достаточно понимал греческий, чтобы распознать слово «да»; он внезапно поднялся, а потом так же неожиданно сел.

– Puttana! – воскликнул он, подхватив девочку на руки и крепко прижав ее. – Она могла погибнуть.

Карло изложил это более реалистично.

– Она должна была погибнуть. Это просто чудо. – Он закатил глаза и прибавил: – Рогсо dio!

– Puttana! Puttana, puttana! – приглушенным голосом не к месту распевала Лемони, прижатая к груди капитана.

– Антонио, сколько раз тебе говорить, чтобы ты не употреблял плохих слов при ребенке? Что, по-твоему, скажет ее отец, когда она придет домой с такими словечками?

Корелли пристыженно взглянул на нее, а потом ухмыльнулся.

– Наверное, он скажет: «Какой шлюхин сын научил мою девочку говорить "шлюха"?»

В деревне не нашлось никого, кто отказался бы присоединиться к растянувшейся гурьбе любопытных, что, извиваясь по утесам, спускалась к отмели. Внизу они принялись показывать пальцами и кричать: «Вон она, вон мина!» Действительно, мина уселась с обманчивым видом своей уместности и невинности на самом краю спесивого моря. Шар в рост человека, немного приплюснутый сверху, усаженный тупыми рогами, отчего напоминал неестественно огромный конский каштан или громадного морского ежа, чьи колючки только что вырвались из схватки с армейским цирюльником.

Жители столпились вокруг на почтительном расстоянии, а капитан с Карло подошли ближе осмотреть ее.

– Как думаешь, сколько тут взрывчатки? – спросил Карло.

– Бог его знает, – ответил капитан. – На линкор хватит. Придется оцепить ее и взорвать. Не представляю, как еще ее обезвредить.

– Великолепно! – воскликнул Карло. Несмотря на ужасы Албании, он до глубины души любил взрывы и не утратил мальчишеского восторга перед безвредным разрушением.

– Возвращайся на базу и возьми динамит, бикфордов шнур и один электрический плунжер. Я останусь здесь и организую жителей.

– Турецкая, – сказал Карло, показывая на витые буквы, которые всё еще были заметны под обширными хлопьями и оспинами ржавчины. – Плавала, наверное, лет двадцать или больше – с самой великой войны.

– Merda, [131]просто невероятно, – сказал Корелли, – настоящее чудище. Наверное, за это время вся взрывчатка пришла в негодность.