Никколо Амманити - Да будет праздник

– Мантос. Меня зовут Мантос.

– Мантос, ты спас мне жизнь, а я оставлю тебя умирать? Прошу тебя, давай хоть попробуем.

– Но если не получится, поклянись, что уйдешь.

Ларита вытерла слезы и кивнула головой.

Мантос закрыл глаза и собрав оставшиеся силы оттолкнулся и протянул руку к руке Лариты. Он лишь коснулся ее и упал вниз, широко разведя руки, словно ему выстрелили в грудь. Его тело ушло под воду, всплыло на несколько мгновений, а потом течение утащило его вниз. Он не сопротивлялся. Его понесло ко дну.

Вначале его тело не хотело сдаваться, боролось за себя. Затем, побежденное, успокоилось, и Саверио лишь слышал гул воды в ушах. Было прекрасно отдаться потоку, несущему его вниз, в темноту. Вода, убивавшая его, гасила в нем последние проблески жизни.

“Наконец-то свободен”, – было его последней мыслью перед тем, как тьма поглотила его.

Фабрицио Чиба открыл глаза и увидел солнце, невидимой ниточкой привязанное к горизонту.

Он увидел над собой позолоченную лист ву, облачка мошек и бабочек. Вокруг щебетали птицы. Вода мягко струилась и капала ласковым душем. Он вдохнул запах влажной земли. Плечи, затылок и насквозь мокрую, изодранную вконец одежду согревали теплые лучи утреннего солнца.

Он продолжал лежать, ни о чем не думая. Потом постепенно воспоминания о пережитой ночи, о катакомбах, о волне, поглотившей его, слепились в одну мысль. Очень позитивную мысль.

“Я жив”.

Эта мысль оказывала умиротворяющее действие, и ему подумалось: вот и все, жуткому кошмару конец. Со временем события этой ночи утратят драматизм, и уже через несколько месяцев он будет вспоминать о них со смесью удовольствия и ностальгии. И так и должно быть.

“Так уж устроен человеческий разум”.

Он подивился собственной мудрости.

Настало время выяснить, где он находится. Фабрицио приподнялся на локтях и увидел, что лежит на илистом берегу ручейка, текущего в ложбине между двумя пригорками. Повсюду было навалено костей, виднелись туфли, жокейское кепи и большой крокодил животом кверху со вздутым белым брюхом. Над ним уже кружились мухи.

Фабрицио поднялся на ноги и потянулся, радуясь тому, что обошелся без увечий и чувствует себя немного помятым, но вполне в форме. И еще – зверски голодным.

“Хороший знак. Знак жизни”.

Он пошел навстречу солнцу. Зевая, миновал рощу, но вдруг застыл как вкопанный перед захватывающим дух зрелищем.

В этом месте между деревьями открывался просвет. Вдалеке виднелась трасса Олимпика, как всегда по утрам забитая машинами, пустынные поля для регби спортивного комплекса Аква-Ачетоза, неподвижная серая излучина Тибра. Еще дальше поблескивала крышами автомобилей эстакада проспекта Франции и зеленел холм Флеминга.

“Рим”.

Его город. Самый прекрасный и древний в мире. Он никогда не любил его с такой силой, как в этот момент.

Фабрицио принялся вызывать в памяти бар, римский бар, не важно какой. С барменом в пиджаке и галстуке, проворно двигающимся в тесном проходе за усыпанной сахарной крошкой стойкой бара. Круассаны с кремом. Фаготтини с яблоками. Трамезини. Дребезжание отправляемых в раковину блюдечек и чашек. Звяканье ложечек. Свежий номер “Коррьере делло спорт”.

Фабрицио почти вприпрыжку спустился с пригорка. Если память ему не изменяла, выход был в этом направлении. Он нашел дорожку и, перескакивая через две ступеньки, стал спускаться по лесенке, ведущей через лес к пруду.

На полпути лестницу перегораживал какой-то странный предмет. Фабрицио замедлил шаг. С виду он был из металла и имел колесики. Подойдя немного, он понял, что это.

Инвалидное кресло.

Оно завалилось набок. Ниже на ступенях лежало тело. Фабрицио, не дыша, подошел ближе.

Вначале он его не признал, но потом увидел лысую голову, оттопыренные уши. Калосборник от “Vuitton”.

Фабрицио схватился за голову. “О боже, это Умберто Кручани”.

Старый мастер, распростертый на земле и без своего кресла, казался раком-отшельником, которого вытряхнули из раковины.

Фабрицио не было нужды прикасаться к нему, чтобы понять, что он мертв. Под густыми темными бровями таращились в пустоту глаза. Беззубый рот разинут. Руки окоченели.

Судя по всему, он упал с лестницы.

Фабрицио склонился над трупом великого писателя и прикрыл ему веки.

Ушел еще один мастер. Автор “Западной стены” и “Хлеба и гвоздей”, шедевров итальянской литературы семидесятых, покинул эту землю, и с его уходом мир понес невосполнимую утрату.