Пол Теру - Путешественник Гилстреп, или тоска по родине

Гилстрепа окликнул нахальный детский голосок:

— Уходи! Уходи!

— И не подумаю! — оскорбленно вскричал Гилстреп... и несколько сконфузился, осознав, что затеял спор с сидящей на дереве птицей. Разумеется, то была пресловутая африканская птичка-«уходи», прозванная так за свой крик.

— Я здесь насовсем, — заявил Гилстреп.

Ибо в этой стране не было и быть не могло рождественских елок и вообще ничего, хоть отдаленно напоминающего родину. Словом, это был не Мадфорд. «Я здесь насовсем» было произнесено с металлом в голосе. Птичка больше не подавала голос, что показалось Гилстрепу добрым знаком — она словно бы признала его правоту.

Однажды вечером Гилстреп поставил палатку, присел на корточки, чтобы поправить колышек... и не смог подняться на ноги. Голова закружилась, и он уткнулся носом в землю. Из последних сил Гилстреп заполз внутрь и закрыл вход на «молнию». Задергался на брезентовом полу, как обезьяна. Его пробирал озноб. Потом началась дрожь. Потом вдруг стало жарко. Мозговые извилины ныли, кожа горела, каждый вдох давался с трудом. Он заснул. Увидел демонических собак — красноглазых, со свалявшейся шерстью. Увидел черные деревья, на которых сидели диковинные птицы с клювами-ножницами; а потом ничего уже не видел: глазные яблоки раскалились, чуть ли не изжарились в глазницах.

Когда жар наконец-то прошел, Гилстреп выполз из палатки, еле живой, умирающий от жажды, добрался до реки, опустился на колени. Увидел на рожковых деревьях бабуинов, сгрудившихся в тесную кучу. Бабуины составили ему компанию — тоже спустились к реке и, совсем как Гилстреп, стали пить из сложенных чашечкой ладоней. Вода в Зимбабе была довольно чистая.

Рассевшись в ряд, бабуины сушили на солнце мокрые мордочки и разглядывали Гилстрепа. Больше всего его поразило, что стая распалась на маленькие семьи: ребенок, мамаша и мрачный папаша — ни дать, ни взять мадфордские семейства летом, на пикниках в парке Хики или на берегах реки Мистик у Крэддокского моста. Вспомнив эту сторону мадфордской жизни, Гилстреп только вздохнул.

Возобновив поход, он увидел на песчаном бережке крокодила с широко разинутой пастью, к которому приближалась белая цапля — и перед мысленным взором Гилстрепа возникла дантистка Энид Хьюго: голенастая, в белом халате. Цапля повела себя, как заправский зубной врач: наклонив голову набок, ловко запустила клюв между крокодильими клыками и принялась их чистить. Гилстреп вспомнил, что, занимаясь пациентом, Энид безудержно болтала; впрочем, ее докучливые расспросы были, наверное, не более ужасны, чем гортанные вскрики этой аккуратной цапли.

Неподалеку он заметил нескольких пузатых гиппопотамов. Один всплыл из воды прямо перед носом у Гилстрепа и словно бы заулыбался; и Гилстрепу вспомнился толстяк в наряде Санта-Клауса, покатывающийся со смеху на мадфордской улице. Но на фоне этих паяцев Санта-Клаус показался бы вполне безобидным созданием. Гиппопотамы топали вдоль берега целеустремленно, как покупатели на распродаже, и жадно хрустели зеленью, как многострадальные матери семейств, наконец-то дорвавшиеся до обеда.

— Уходи! — услышал Гилстреп. Этот приказ повторился еще несколько раз.

Он знал, что это всего лишь птичка, но невольно призадумался.

Как бы то ни было, Гилстреп не сдавался — шел и шел вперед, на ходу срывая гуавы, глядя себе под ноги — наблюдая за медлительным продвижением своих пыльных сапог. Его подбадривали — если такой аккомпанемент может хоть кого-то взбодрить — монотонная песенка жаворонка да хриплый крик сизоворонки ракетохвостой, кувыркающихся в небе.

В вечерних сумерках, устроившись на ночлег близ «копи» (так в Африке зовутся изъеденные эрозией гранитные холмы, встречающиеся посреди равнин), он почувствовал на себе чей-то взгляд. То был африканский кабан-бородавочник, забиравшийся — а точнее, пятившийся в свою нору. Однако, посмотрев на бородавочника, Гилстреп не узрел ни клыков, ни волосатых ноздрей, ни торчащей щетины, ни несоразмерно большой головы зверя — отнюдь, ему пригрезилась обаятельно-туповатая физиономия лабрадора Заскока, залезающего в свой домик точно так же, как бородавочник, — задницей вперед. Неподалеку — самое большое, футах в двадцати — другой бородавочник тоже забирался в нору задним ходом. Его рыло было точь в точь фигурка на радиаторе старого «шевроле» — а если быть совсем точным, на машине Эда Бримбла, мадфордского соседа Гилстрепа. Бримбл въезжал в гараж так же осторожно и педантично.