Андрей Бильжо - Заметки пассажира. 24 вагона с комментариями и рисунками автора

Я вышел из поезда. По щекам моим текли слезы. От зубной боли они были или нет – я тогда не мог разобрать.

Родители моей жены жили в Архангельске. В Москву они приезжали раза три-четыре в год. На Ярославском вокзале всегда встречал их я.

Встреча носила чисто деловой характер. Я заходил в плацкартный вагон поезда Архангельск – Москва, дождавшись, когда выйдут практически все пассажиры. Находил нужный отсек с родителями жены и вытаскивал откуда только возможно было неподъемные сумки со связанными тряпочками ручками; тяжелые бесформенные баулы, перевязанные веревками; коробки с самодельными приспособлениями для переноса. На вид небольшие, но по тяжести – свинцовые. Все это перлось до стоянки такси с многочисленными остановками и непроизносимыми, да и непечатаемыми выражениями. Потом весь этот скарб стаскивался в маленькую шестиметровую кухню. Ну а дальше… Дальше несгибающимися руками доставались многочисленные, тщательно забинтованные и переложенные старыми газетами «Правда Севера» трехлитровые банки и бутылки. Сердце оттаивало, и душа расправлялась. Вот красная с бело-зелеными боками, практически никогда не портящаяся брусника; вот бордовая крупная клюква; вот янтарная, мягкая, нежная, привередливая морошка; вот герой-самогон, настоянный на том и на сем и чистейший; вот банки с белыми прессованными солеными сопливыми груздями. («Белый» – это сорт. По цвету они были синюшными.) А вот жирный, пахучий палтус и соленая треска. Ее потом вымочат в молоке и будут запекать на противне с картошкой и сметаной. Латка – так называется это блюдо. И пошла, пошла первая рюмочка, уже из графинчика хрустального, а за ней тут же без промедления груздь, предварительно со звуком «чпок» оторванный от своих собратьев слизлявых и в сметану нырнувший. Нет, не могу дальше описывать все это. Делаю паузу. Должен махнуть. Махну и продолжу.

Ну вот, продолжаю. Через неделю родителей жены я провожал в обратный путь. В плацкартный вагон поезда Москва – Архангельск заносились неподъемные сумки с метрами сосисок и колбас; баулы с килограммами разного мяса; коробки с кубами сливочного масла; цилиндрами и параллелепипедами сыра. Все это раскладывалось на и под полки.

…Но родители жены хотели быть поближе к любимой дочери и к недавно появившемуся любимому внуку. Так исчезли северные дары. И теперь мы садились в поезд и сходили на станции Щекино, как это не раз делал Лев Николаевич Толстой. Правда, здесь наши пути с великим писателем расходились. Он направлялся в Ясную Поляну, а мы – в город Советск по раздолбленной пыльной дороге на раздолбанном грязном автобусе. Город казался мне очень странным. В нем, например, было теплое, незамерзающее озеро. А еще в нем был клуб – желтый, с пятью белыми колоннами. Типичный Палладий. Мог ли великий итальянский архитектор представить себе, что в далекой России спустя столетия в каждом большом и маленьком городе будет стоять типа его «застывшая музыка». Но в основном Советск состоял из желтых трехэтажных коттеджей, построенных после войны для генералов. А самое глубокое впечатление на меня производили местные мужики. Они все как один ходили в кепках, связанных из мохера нежных пастельных цветов – розового, голубого, желтого, зеленого… Они напоминали конфеты «Подушечка», что продавались в магазинах на вес и без обертки. Верхняя часть головы у краснолицых пропитых мужиков как бы светилась и флюоресцировала из-за мохеровой волосистости. Этот ореол, к моему счастью и ужасу, еще и колебался на ветру.

Как-то я приехал в Щекино на поезде из Новороссийска. Это была осень, и привез я с собой деревянный, с щелями, ящик с виноградом и кучу всяких фруктов и овощей. На платформе меня встречали родители жены. На этот раз они меня! А дома, в Советске, меня встречали маленький сын, жена и накрытый стол с домашними пельменями, маленькими домашними же тушенными в сметане голубцами и котлетами, естественно домашними и тоже маленькими. Всё в мисках чуть меньше тазика. Ну и, конечно, самогончик. Ему-то что, он един и в Архангельске и в Советске.